– Да. Возможно, так и будет.
– Тогда поедем им навстречу.
Некоторое время ловили упрямых бестий, что ни за что не желали расставаться с неожиданной и драгоценно свободой, дарованной им предыдущими хозяевами, но, наконец, удалось поймать четырех лучших. Погрузили на них свои вещи, взобрались в седла и продолжили путь уже верхом.
Странная это была погоня за теми, кто уехал на грузовике. В середине двадцатого века преследование автомобиля на верблюдах. Шаг за шагом, монотонно покачиваясь в седлах, на горбу животных, чьи длинные, тонкие ноги методично отмеряли метр за метром на этой выжженной солнцем равнине.
Где–то в космическом пространстве, на высоте в несколько сотен километров, три человека в герметичной капсуле неслись с невероятной скоростью, а эти четверо, выстроившись цепочкой, ползли внизу, словно многоголовая доисторическая гусеница.
В густой дымке из колышущегося раскаленного воздуха плато Марра виднелось расплывчатым, неясным силуэтом, и, казалось, что они не только не приближаются к нему, а наоборот, оно удаляется, будто огромные, невидимые руки переносят его, как декорацию, все дальше и дальше.
Настолько мелкими и незначительными эта процессия выглядела с высоты скал Марра, что они более напоминали маленьких муравьев, бредущих куда–то в поисках пропитания, а вокруг расстилался, куда не кинь взгляд, безжизненный пейзаж, где нет ни растительности, ни животных, где ни ящерица, ни гиена, ни пустынная лисица фенек или песчаная крыса не рискуют выйти на раскаленные камни. Даже грифы – эти вечные странники, зорко высматривающие падаль, не парят в вышине в горячих потоках воздуха, поднимающегося над землей.
Ближе к вечеру над вершиной Марра появилось темное грозовое облако, оно росло и расползалось над всей местностью, наваливаясь тяжелым от воды краем. Где–то над головой метнулась ослепительная вспышка и по равнине покатились раскаты грома. Все остановились, любуясь необыкновенным зрелищем грозы в пустыне. Наконец тучи разверзлись, и пошел долгожданный дождь.
Струи воды падали с небес и … исчезали. Дождь шел, но шел где–то высоко, и ни одна капля не долетела до истерзанной жаждой земли. А туча тем временем поредела, уменьшилась на глазах и вскоре исчезла, как будто невидимый фокусник, добившись нужного эффекта, убрал ее со сцены за ненадобностью.
Давид догнал Миранду, пустил своего верблюда рядом и спросил, недоуменно посматривая вверх:
– Что происходит? Где вода? Почему мы не мокрые?
– Все очень просто, – ответила Миранда. – Воздух вокруг настолько горячий и сухой, что весь дождь испарился, не долетев до земли.
– В этом аду ничто не действует так, как должно быть, – раздраженно забормотал Давид. – Даже дождь!
– Не стоит жаловаться… – попыталась успокоить его Миранда. – Иногда бывает и хуже – эти тучи приходят вместе с ветром, настоящим ураганом, дующим с такой силой, что он способен поднять человека и скинуть в пропасть… Пусть лучше так будет…
Алек, ехавший впереди, остановился и подождал, пока они поравняются с ним.
– Малик говорит, что ночью доберемся до дороги, и если все будет нормально, то послезавтра будем в Аль–Фашере…
– Не стоит упоминать удачу, – с горькой ухмылкой возразил Давид. – Не на нашей стороне она. Даже ели бы немного удачи было с нами, то мы уже смогли вернуть мою жену. А так… Что тут говорить…
– Но теперь мы точно знаем у кого она и куда они направляются. Так или иначе, но мы доберемся до Порт–Судана или Суакина, и там будем ждать их. Не стоит терять надежду. До окончательной победы или до поражения еще далеко.
– Но я чувствую себя так, словно у меня не осталось сил… Я буду следовать за ней до самых ворот ада, но в удачу я более не верю. Если удача и существует, то она против меня.
Он отпустил поводья, и верблюд остановился, подождал, пока все проедут, и пошел последним в этой процессии, погруженный в свои мысли, в воспоминания о Надие, об их счастливой, совместной жизни.
Наступила ночь. За несколько минут, почти без сумерек, темнота скрыла все окружающие предметы, будто невидимая птица вспорхнула и, расправив крылья, закрыла собой дневной свет.
Малик остановился, опустил своего верблюда на колени и терпеливо ждал, когда подъедут остальные.
– Слишком темно. Не могу идти по следу. Нужно дождаться Луны. Тогда будет больше света. А сейчас можно отдохнуть.
Слегка перекусив сыром, галетами и финиками, закутались в одеяла и легли прямо на голых камнях.
Над горизонтом поднялся почти полный диск Луны. В ее холодом сиянии окружающий пейзаж выглядел очень странно, таинственно и непривычно, как будто это и не Земля вовсе, а иная планета. У Давида возникло странное чувство, что он неведомым образом перенесся с Земли на ее спутник и теперь расстилающуюся вокруг равнину освещает та планета, что была когда–то их домом. Холодный металлический свет отражался от камней и скал, в углублениях и трещинах залегли густые, черные тени, многие предметы вокруг изменили свои обыденные очертания, а воздух сделался непривычно чистым, прозрачным, будто его и не было вовсе, ни как днем, когда все заволокла мутная, дрожащая дымка от пыли и восходящих потоков, превращавших пустынный пейзаж в абстрактную картинку, и от этого ощущение, будто он не на Земле сейчас, а на Луне усилилось еще больше.
Что–то пошевелилось прямо перед ним. Он пригляделся – это был Малик «Одинокий», завернувшись в одеяло, он сидел неподвижно, и со стороны его можно было принять за один из камней.
Ему хотелось бы узнать о чем думает загадочный туарег. За эти дни они обменялись лишь дюжиной слов, и его удивляло отсутствующе выражение в глазах этого человека, словно он мысленно находился где–то далеко, словно напряженно обдумывал что–то. Должно быть, горько жить вот так, посвятив себя целиком лишь мести. И что будет дальше, когда он найдет того человека, похитившего его детей и убившего жену? Жизнь его потеряет всякий смысл? И он почувствует, как внутри не осталось ничего, и не сможет приспособиться к новой жизни?
Возможно, продолжит скитаться по этой безграничной пустыне. Останется для всех «человеком–легендой», кто отказался от всего, что имел когда–то, во имя достижения цели, определённой желанием мстить, кто отказался даже от своего имени и рода, и назвался именем, обозначавшим покорность судьбе – «Слуга».
«Слуга»… Но Давид никогда в жизни не встречал человека с большим чувством достоинства и гордости, что отражалось в каждом его жесте, в каждом взгляде, и каждое слово, произнесенное им, несло в себе глубокий смысл.
Это был наиболее яркий и выдающийся представитель народа «Кель–Талгимусс». И как Миранда когда–то сказала о них: «Последние рыцари–пилигримы, оставшиеся на этом свете».
Ему хотелось познакомиться с ним поближе, узнать его получше, подружиться, если получится, сделать несколько снимков на фоне пустыни, запечатлеть суровые черты его лица и глубокий, проницательный взгляд.
