Интересно отметить, что Дени Дидро, гостивший у Екатерины Великой, представил ей особую записку «О столице и о подлинном центре империи. Сочинение слепца, который взялся судить о красках», в которой предлагал ей перенести столицу назад в Москву, считая такой шаг самым первым и наиважнейшим на пути реформирования страны. Его аргумент состоял в том, что, во-первых, Петербург, чуждый традициям государства, слишком эклектичен и космополитичен и, во-вторых, расположен слишком далеко от центра страны («весьма нецелесообразно помещать сердце на кончике пальца»). Свет просвещения и цивилизации гораздо быстрее и эффективнее сможет осветить необьятную империю, если он окажется ближе к ее центру: «Собирается ли Ваше Величество осветить обширное помещение одним-единственным факелом? Где следует ей поместить этот факел, дабы все окружающее пространство было освещено наилучшим образом?»
Столичные дебаты в интеллектуальной истории XIX века
В XIX веке было высказано несколько примечательных теоретических идей, связанных с перемещением российской столицы на юг или на восток. Все они имели в виду осуществление различных стратегий развития страны и были призваны способствовать реализации этих планов. Это теории декабристов, славянофилов и византистов (или византийствующих славянофилов) и географов-государственников.
Федеративный Славянск декабристов
Федералистская стратегия политического преобразования имелась в виду некоторыми группами декабристов. Многие участники декабристского движения видели перенос столицы вглубь страны важным этапом в проведении политических реформ. Санкт-Петербург не годился для этой роли в силу своего имперского характера и своей перенасыщенности немцами и чуждыми с их точки зрения культурными влияниями.
В своем проекте конституции Никита Муравьев (1795–1843), лидер одной из франкций движения, выдвинул идею нового национального государства с федеральной формой правления сходной с Соединенными Штатами Америки [Дружинин, 1933]. В новую федерацию должны были войти 13 «держав» и 2 области. Члены федерации, впрочем, мыслились не как национальные, а как территориально-экономические образования, каждое со своей столицей и двухпалатным парламентом. В качестве федеральной столицы Нижний Новгород – его предполагалось переименовать в Славянск – представлялся своего рода противовесом москвоцентризму и ордынско-византийской модели власти, которая закрепилась в Москве
[26]. В этом выборе учитывалась роль Нижнего Новгорода как торгового города, его восточное месторасположение, а также его патриотическая и освободительная роль в русской истории.
Особенностью федерации Муравьева было то, что она не строилась по принципу национального самоопределения, но опиралась на концепцию «естественных хозяйственных комплексов», подобных тем, о которых сегодня говорят такие разные политики, как Жириновский и Прохоров. Так столицей Балтийской державы в его Конституции становился Великий Новгород, а не Рига; столицей Финляндии оказывался Петербург; Кавказ присоединяется к южным губерниям.
В чем-то сходные идеи высказывались в гораздо более тоталитарном проекте нового государства, сформулированном в пестелевской «Русской Правде», во всяком случае, в отношении движения столицы на восток. Столица также должна была уйти в Нижний Новгород, но уже переименованный во Владимир (сам же Владимир становился Клязьминым). Здесь вероятно учитывалось то, что Нижний Новгород когда-то был образован на основе разделения Владимирского княжества. Предполагалось также переименование Петербурга в Петроград, что было действительно осуществлено, но гораздо позднее и по другой причине.
Константинополь как столица России
Новая стратегия имперского строительства отстаивалась Николаем Данилевским (1822–1885), знаменитым историком-славянофилом. В ознаменование ожидавшейся им скорой победы в русско-турецкой войне и для обьединения всех разрозненных поствизантийских славян в единое целое он предлагал избрать новой столицей России Константинополь. Такой шаг позволит России, считал он, выполнить свою вселенскую культурную миссию – создать Всеславянскую Федерацию, куда должны влиться все близкие культурно и духовно русским народы. Этот союз, считал Данилевский, послужит спасением цивилизации от гибельного доминирования Европы.
Идее новой столицы в Константинополе симпатизировали также – весьма активно и даже творчески – писатель-дипломат Константин Леонтьев и поэт-дипломат Федор Тютчев.
Константин Леонтьев (1831–1891), впрочем, отводил Царьграду роль только культурной, а не административной столицы. При этом в его планах город должен был стать личной собственностью императора, а не провинцией Российской империи. Обьединение в единое славянское государство Леонтьев – в отличие от Данилевского – не считал нужным. Тем не менее он полагал, что самой России необходима тотальная византинизация, для которой считал необходимым переезд политической столицы в Киев. «Две России будут неразрывно сплочены в лице государя: Россия-империя с новой административной столицей в Киеве, и Россия – глава Великого Восточного Союза с новой культурной столицей на Босфоре».
При этом роль Царьграда состояла в обеспечении единства православия и в эманациях визинтийской духовности, которые он считал противоядием относительно западного рационализма, плотно обосновавшемся в Петербурге.
Цареградская Русь освежит Московскую, ибо Московская Русь вышла из Царьграда; она более петербургской культурна; она менее рациональна и менее утилитарна, то есть менее революционна; она переживет петербургскую (Письма о восточных делах: 28–29).
Поэтому, считает Леонтьев, чем быстрее Петербург превратится в провинциальный город – своего рода балтийский Севастополь или балтийскую Одессу, – тем будет лучше для России. В настоящий момент северная столица служит лишь рассадником чуждой культуры и символом западного разложения и эмансипации. История русской государственности приближается к тысячелетнему рубежу, и смена столицы должна оживить ее – дать ей свежий энергетический импульс, новую почву, новый культурный центр и новый вектор развития.
Киев как город, который гораздо ближе к Константинополю, казался ему более подходящей альтернативой для столицы, так как соединял политику с религией. Империя, извлеченная из лона православия – главный грех Петра, перенесшего центр государства из церковной Москвы, – должна была вновь соединиться с религией. Как пишет историк Константин Исупов, «нигилизм философа по отношению к столице на Неве был чисто пространственным. Новая столица, по его убеждению, разрушила единственную историческую опору, на которой строилось будущее русского государства – единство Веры, Власти и Красоты» [Исупов, 2002: 46–47].
Имперские планы Тютчева, связанные с переездом столицы, были гораздо более амбициозны, так как Царьград вырастал в его глазах не просто в православную столицу славянских народов, как у Данилевского, и не в культурную столицу, как у Леонтьева, но в столицу всей пан-континентальной России, вбирающей в себя также и всю Европу.
