Метафизическая линия его аргументации основывается на идее борьбы и противостояния слепым силам природы, ключевой в философии Федорова. Сам холод новой столицы наделяется русским философом моральным смыслом и содержанием – этот холод будет носить воспитательное значение и служить задачам нравственного очищения. «Перенесение столицы за полярный круг, это движение от теплой страны к холодной, от легкого к трудному, не слепой прогресс, а выражение сознания, противодействующего чувственному влечению» [Федоров, 1997: 394]. Вообще, обьясняя смены российских столиц, Федоров обращается к соображениям своего рода моральной гигиены, мотивам преодоления и освобождения от скверны старых центров. В случае Москвы эта скверна состояла во «внешнем благочестии». В случае Санкт-Петербурга она состоит в «петербургской моральной летаргии».
Вторая – и более рациональная – линия обоснования необходимости переноса столицы на Ледовитый океан связана с дистанцированием России от зоны нестабильности на востоке и на юге и императивом превращения Севера в зону сотрудничества и примирения Запада и Востока на основе общей братской борьбы со злыми стихиями. Новая полярная столица должна оказаться в центре панконтинентальной железнодорожной транспортной системы, которая станет альтернативой и новой инкарнацией Великого шелкового пути. Внутри России эта система свяжет два важнейших порта – на крайнем севере и крайнем востоке России – в транспортное полукольцо через северное ответвление транссибирской магистрали, которому Федоров придавал огромное значение. Во времена Федорова Северный морской путь еще не был судоходным, но он предвидел постепенное замыкание его дополнительным морским полукольцом [Задорожнюк, 2010: 89–90]. В глобальном же масштабе речь шла о визионерском плане железнодорожных магистралей и «кругоокеанской дороги», которые должны были связать все континенты с северной столицей, находящейся на переднем фланге борьбы – или даже тотальной войны – с холодом [Федоров, 1997: 384–385].
В такой необычной и мистифицированной форме Федоров здесь по сути дела предвосхищает концепцию Североцентрического мира XX столетия. Он предлагает механизм интеграции России с другими северными державами за счет «обхода с тыла» юга и востока, имманентно склонных к конфликту и войне. С точки зрения Федорова главные моменты русской истории как раз связаны с противостоянием агрессивно наступающим с юга и востока туркам, магометанам и кочевникам. Этот проект по сути прямо противоположен несколько позднее возникшим евразийским идеям, потому что как раз предполагает союз с англичанами, американцами, голландцами и другими европейцами (а возможно и с Японией, которую Федоров даже называет «Азиатской Британией»).
На данный момент западные народы склонны к предательским альянсам с востоком и югом против России, считает Федоров, но такова ситуация только на сегодняшний день. Судьбы мира и возможности умиротворения зависят от «примирения латино-германского и греко-славянского племен», которое он как раз и связывает с основанием новой русской полярной столицы и общими усилиями по противостоянию холоду. Общение двух расколотых христианских миров было прервано захватом Константинополя турками и должно вскоре возобновиться на Севере, в новой полярной столице.
XX век: от Киева до Москвы
Следующий предложенный сценарий переноса был связан уже не с севером, а с югом. В период Первой мировой войны с идеей переноса столицы в Киев выступил российский национал-либерал Петр Струве (1870–1944). Эту идею, по некоторым свидетельствам, горячо поддерживал также Петр Столыпин (и якобы был близок к тому, чтобы начать предпринимать первые шаги к ее реализации накануне своего убийства). Петр Струве писал в этой связи:
Для создания великой России есть только один путь: направить все силы на ту область, которая действительно доступна реальному влиянию русской культуры. Эта область – весь бассейн Черного моря, то есть все европейские и азиатские страны, выходящие к Черному морю. Здесь для нашего неоспоримого хозяйственного и экономического господства есть настоящий базис: люди, каменный уголь и железо. На этом реальном базисе может быть создана экономически могучая великая Россия… В последнюю эпоху нашего дальневосточного расширения мы поддерживали экономическую жизнь юга отчасти нашими восточными предприятиями. Отношение должно быть совершенно иное. Наш юг должен излучать по всей России богатство и трудовую энергию. Из черноморского побережья мы должны экономически завоевать и наши собственные тихоокеанские владения… Экономические отношения России повелительно требуют передвинуть столицу к югу. Из южнорусских городов только Киев как по своим историческим, так и политическим соображениям может быть столицей Российского государства [Струве, 1908: 67].
Как Струве, так и Столыпин видел в Киеве также надежную базу для интеграции вновь присоединенных западных губерний и самой Малороссии, а также для экономического освоения пространств юга России и Причерноморья, на которых был сосредоточен вектор российской геополитики в XIX веке. Идея Киева в качестве новой столицы высказывалась и до этого и не только Константином Леонтьевым. Иван Аксаков специально полемизировал в своей статье с автором одного из таких предложений [Аксаков, 1862]
[29].
В 1918 году Ленин и Троцкий принимают решение о переносе столицы обратно в Москву, чтобы отодвинуть ее от фронта боевых действий. Троцкий писал тогда в «Правде», что «Совету Народных Комиссаров невозможно больше оставаться и работать на расстоянии двухдневного перехода от расположения германских войск». Некоторые историки усматривают в этом жесте также страх мятежа и контрреволюции, естественной социальной почвой для которых мог стать Санкт-Петербург как место концентрации старых элит и эксплуататорских классов. Москва и бедное крестьянство центральной России казались большевикам более лояльной базой по сравнению с богатыми и независимыми Сибирью и югом России, что впоследствии подтвердилось в ходе гражданской войны [Жариков, 2012].
Конец петербургского периода русской истории и переезд столицы обратно в Москву послужил прологом советской сверхцентрализации. В 1920-е годы происходит взрывной рост Москвы на фоне демографического упадка Санкт-Петербурга, население которого уменьшилось почти в 3 раза.
Во время Второй мировой войны часть столичных функций были временно сосредоточены в Екатеринбурге и Куйбышеве, хотя правительство оставалось в Москве.
В послесталинский период вопросы сверхконцентрации в Москве заботили Никиту Хрущева. В этой связи он рассматривал сразу несколько городов на предмет переноса туда части столичных функций и профильных министерств – Владимир, Екатеринбург, Новосибирск, Самара (Куйбышев) – с целью децентрализации государства, необходимость которой была ему очевидна. Однако этих планов он осуществить не успел.
Мышление столицами в постсоветской России
В начале 1990-х годов начинается свежий виток дискуссий о новой столице, которые, впрочем, поначалу носили довольно маргинальный характер. Определенная перспектива возникновения нового столичного города сложилась в 1993 году в ходе конфликта Ельцина и Верховного Совета. Тогда лидеры Сибири – Леонид Полежаев и Аман Тулеев, губернаторы Омской и Кемеровской областей, – предложили Верховному Совету переехать в Новосибирск и сформировать новую административную столицу Сибирской Республики, которая постепенно должна была перерасти в общенациональную столицу [Цымбурский, 1995]. В 1994 году Владимир Липицкий, депутат Государственной Думы, предложил Новосибирск в качестве новой столицы и организовал конференцию по этому вопросу в городе-кандидате. В этом же году с идеей переноса столицы в Санкт-Петербург выступил директор Института политики Владимир Миронов [Миронов, 1994]. В конце 1990-х годов Борис Немцов также предложил сделать Санкт-Петербург новой столицей России. Но с появлением «питербургской команды» в Кремле дискуссия о Санкт-Петербурге, безусловно, не могла не приобрести нового смысла, обертонов и политических импликаций.
