Даже если не принимать в расчет верность людей своим племенам, языковые различия между жителями страны и то, что для них она по размеру была целым материком, политическое единство Франции держалось на весьма хрупких опорах. Общественный порядок обрушился на западе Франции во время революции, в некоторых областях Прованса во время эпидемии холеры в 1832 – 1835 годах и даже в Париже постоянно рушился через почти одинаковые промежутки времени. Жители Лиона восставали в 1831 и 1834 годах, и правительственным войскам пришлось подавлять эти восстания силой. В 1841 году перепись населения породила слухи о том, что теперь налогами будут облагать всё – от мебели до младенцев в материнских утробах. Слухи привели к бунтам, и большие области страны на пространстве от Лилля до Тулузы на несколько недель вышли из-под контроля власти. В 1871 году Париж стал самостоятельной народной республикой, еще семь городов объявили себя независимыми, а управление страной осуществлялось из Бордо.
Сама революция не была ураганом, который прилетел откуда-то и умчался прочь. Она была похожа на землетрясение, при котором толчки происходят вдоль уже давно возникших трещин. В 1793 году, когда Франции грозило падение в пропасть анархии, республиканской армии пришлось снова завоевать для страны города Аррас, Брест, Лион, Марсель и Нант. Победители обошлись с ними как со взбунтовавшимися колониями:
«ДЕКРЕТ НАЦИОНАЛЬНОГО КОНВЕНТА
(Париж, 12 октября 1793 года)
Город Лион будет уничтожен…
…Скопление жилых домов, которые будут сохранены, станет называться Вилль-Афранши («Освобожденный город»).
На развалинах Лиона будет воздвигнута колонна, чтобы сообщить потомству о преступлении и наказании этого города. На ней будет надпись: «Лион воевал против свободы. Лион больше не существует».
Даже для Наполеона Бонапарта, самого успешного из тех правителей Франции, которые не были французами по происхождению, понятие «Франция» не было заранее известным ответом на задачу, к которой надо подобрать решение. Когда он в 1814 году ехал по стране уже как пленник союзников, его приветствовали на всем пути до Невера, освистали в Мулене, опять приветствовали в Лионе и едва не растерзала толпа в Провансе, где ему пришлось переодеться сначала в костюм английского лорда, потом в мундир австрийского офицера. По мнению Наполеона, Людовик XVIII, посаженный на французский престол король из прежней, возвращенной к власти династии, должен был править страной как деспот-завоеватель, «иначе он ничего не сможет с ней сделать». Возможно, и существовало что-то, что называлось французским обществом, но его очертания трудно различить в истории государства.
Более убедительный ответ на вопрос, кто такие жители Франции, осознающие себя французами, можно найти, если пожить в каком-нибудь французском городе или деревне весной, когда они оживают после зимы, посмотреть на людей, которые ходят по улицам, и послушать их разговоры.
Выбирая место для этого, вы сначала запутаетесь. Сельскую Францию можно разделить на три части – распаханные равнины на севере и северо-западе, где поля-полосы расходятся радиально от небольшой деревни; лоскутные бокажи на западе и в центре, где поля окружены живыми изгородями и тропинками; каменистые тропы и малочисленные, стоящие далеко одно от другого селения на юге и юго-востоке. Но и внутри каждой из этих зон существует много разных форм городов и деревень. Это может быть городок виноградарей и виноделов, как Рикевир в Эльзасе, который окружен стеной из виноградников и копит прохладу для своих погребов. Или провансальская деревня, такая как Бедуэн, свернувшаяся в похожий на ухо завиток, чтобы укрыться от ударной волны мистраля. Или деревня из одной улицы, как Альермон, где все дома на протяжении 10 миль стоят в ряд вдоль дороги из Невшателя в Дьеп, словно рыбаки на берегу реки, как будто ловят проезжающих торговцев. Если бы новый поселенец успел ознакомиться с особенностями местного рельефа, он, возможно, выбрал бы один из тихих передовых постов провинции Бос – коричневое, из-за цвета черепицы на крышах, пятно посреди равнины, где дворы ферм чередуются с домами и вдруг на миг становятся видны просторные поля за деревней. Он даже мог бы выбрать одно из широко разбросанных по местности селений Фореза или Восточной Оверни, где части одной и той же деревни, видимо, возникали каждая отдельно на расчищенных в древности от леса полянах и до сих пор прочнее связаны с полем, которое начинается у двери дома, чем со случайно оказавшейся поблизости церковью и мало что значащей мэрией.
Эти разнообразные типы застройки предполагают существование различий, но не глубоких, в образе жизни. Все они сформированы в основном особенностями ближайших сельских окрестностей и лишь в малой степени – свойствами ближайших партнеров по торговле. Многие города и деревни до сих пор выглядят так, словно приготовились к обороне, хотя теперь область деятельности местных жителей выходит далеко за границы того, что раньше было концентрическими кругами таможенных заграждений, полосой садов и полей вдоль границы селения и леса на горизонте. Сегодня единственными следами этой обороны, если не считать отреставрированные ворота и укрепления городов, остаются лающие собаки, «лежачие полицейские» и дорожные знаки с просьбами к водителям не убивать местных детей. Почти во все эти деревни и города теперь легко проникают влияния извне. Они стали похожи на предместья больших городов. Альермон с семи до девяти часов утра пустеет: его жители уезжают на работу в Дьеп или на местный машиностроительный завод. Туристская Дорога вин, на которой стоит Рикевир, переполнена автомобилями, которые едут в Кольмар и Мюльхаус. Из Бедуэна школьники на день уезжают в Карпантра на междугородном автобусе, который мчится на высокой скорости по проселочным дорогам.
Двести лет назад основное движение на дорогах направлялось в противоположную сторону: люди шли и ехали на рынок в те дни, когда он работал, с крошечной ношей – овощами, топливом, животным, которое хотели продать, – и с жаждой услышать новости и посплетничать. Утренний час пик начинался до рассвета. В селении Марс-ла-Тур, которое стоит у дороги на Мец, Артур Янг слышал, как местный пастух трубил в рожок в четыре часа утра, «и было забавно видеть, как из каждой двери выскакивали свиньи или овцы, а из некоторых несколько коз. Стадо собиралось возле пастуха по мере того, как он шел вперед».
Увидев толпу людей, идущих на рынок, когда они входили в какой-нибудь город со своими «маленькими ношами» – корзиной яблок, лукошком неряшливых сыров или всего одним кочаном капусты, Артур Янг каждый раз понимал, что видит последствия болезни всего государства – «слишком мелкого и неправильного деления земли». Однако это мелкое деление земли объединяло земляков. Даже после того как революция научила эти крошечные миры тому, что все они – части одной и той же родины, «неправильное деление земли» могло оказаться для них спасением.
Возможно, лучшее место для того, чтобы наблюдать за последствиями мелкого деления земли, – то, которое его создатель сотворил так, чтобы оно выглядело типично, а именно Йонвиль-л’Аббэ, маленький рыночный город на восточной границе Нормандии в романе «из провинциальной жизни» «Госпожа Бовари» Гюстава Флобера. Этот городок вытянулся вдоль своей маленькой речки, «как пастух во время полуденного отдыха». У него есть крошечный пригород из крытых соломой деревенских домов, дворы которых загромождены прессами для сидра, каретными сараями и лохматыми фруктовыми деревьями. В центре города стоят кузница, колесная мастерская, белый дом с круглым газоном («дом нотариуса, лучший в этом краю»), пропахшая плесенью церковь, ратуша, «которую спроектировал парижский архитектор», черепичная крыша на столбах, которая играет роль здания рынка, гостиница «Золотой лев», а также несколько магазинов. Владелец магазина тканей и аптекарь претендуют на то, чтобы быть элегантными. Остальные заведения, вероятно, чуть крупнее, чем мастерская.
