Вера в магию не всегда была ошибкой даже по стандартам науки. В Оверни были знахари, которые назывались rabouteurs («костоправы») или metzes («врачи» или «волшебники»). Они отлично разбирались в основах медицины и могли лечить ожоги, извлекать пули и останавливать кровотечение (это часто приходилось делать во время обрезки виноградных лоз). Некоторые из них умели определять болезнь по моче больного. В отличие от большинства врачей они не всегда просили плату за свои услуги. Многие из этих знахарей были также кузнецами – а ремесло кузнеца традиционно считалось связанным с магией – и содержали что-то вроде клиники для беременных женщин. Некоторые женщины меньше страдали от боли при родах, если во время беременности постоянно приходили в кузницу и какое-то время лежали на дрожащей наковальне, а рядом кузнец взмахивал молотом и в воздухе летали искры. Таким образом испуганные, страдавшие неврозом пациентки избавлялись от губительных проклятий и на время оказывались в центре внимания. Даже в конце XIX века 8 тысяч людей в год приезжали на железнодорожную станцию Омон, к дорожному рабочему из городка Несбиналь, совершавшему в свободное от работы время чудесные исцеления.
Французская история, как только сходишь с ее шумных и залитых кровью главных дорог, оказывается неожиданно спокойной, основанной на компромиссах и терпимости, а не на страхе и ненависти. Священники вели паломников к галло-римским святыням, прихожане исполняли языческие обряды на глазах у сельского священника. Самые известные эпизоды истории религии во Франции полны крови и насилия – Варфоломеевская ночь, разрушение западного фасада Нотр-Дама, казнь священников на гильотине и удаление слова «святой» со всех улиц и из всех городов Франции. Но есть и тысячи других картин, слишком странных и не похожих на наше время, чтобы их можно было легко запомнить, и они-то дают более верное представление о недавнем языческом прошлом: в Клермон-д’Эксидёй (департамент Дордонь) молодая мать прижимает к груди мягкий сыр, пока приходский священник читает отрывок из Евангелия, а потом оставляет священнику этот сыр в уплату; в Дарнаке, в провинции Лимузен, больные ревматизмом паломники бросают мячи из шерсти в святого, который стоит внутри железной клетки, и стараются попасть в то место его тела, которое у них самих страдает от ревматизма, а потом дарнакский священник собирает эту шерсть и вяжет себе теплую одежду к зиме.
Устойчивые изменения в мире святых и фей начались, когда люди перестали быть беззащитными жителями маленьких изолированных миров, где неизвестные существа жили своей собственной сложной жизнью. Главный символ превращения Франции в светскую страну – не операционная врача и не урна для голосования, а ровные, как ряды мегалитов, широкие автомобильные дороги, которые проходят мимо городов и деревень и позволяют лишь мельком увидеть летящий над пейзажем шпиль собора. Новые дороги, предназначенные для высоких скоростей, стерли с лица земли языческих духов и уничтожили знание о местах, где они жили. Сами эти места существуют до сих пор, и, когда маленькая дорога, указанная на карте, оказывается тропинкой, а небо бросает вызов прогнозу погоды, нужна вера, чтобы считать, что их священные обитатели никогда не существовали.
8. Мигранты и сезонные рабочие
Даже через три или четыре десятилетия после революции 1789 года пустые территории и молчащие города, с рассказа о которых началась эта книга, видимо, оставались нормой. Возвращаясь из Мадрида в Париж в 1826 году, экономист Адольф Бланки проезжал через города, в которых жизнь «или увядала от недостатка движущих сил, или фактически двигалась назад». В Ангулеме – жалкая крошечная речушка, по которой могут двигаться только маленькие лодки; в Пуатье – кривые средневековые улицы, в Туре монастырей и семинарий больше, чем фабрик. Настоящие признаки жизни, по мнению Бланки, были «в центре, под которым я имею в виду Париж, и в нескольких точках по периметру» – в Руане, Бордо и Марселе. Все остальные города были похожи на системы крошечных астероидов в начале существования Вселенной.
«В Блуа так же, как во многих других городах… либо никто не сдвигается с места, либо люди ощущают необходимость вращаться вокруг планеты, присланной из Парижа. Сельский полицейский вращается вокруг мэра, тот вращается вокруг супрефекта, а супрефект – вокруг префекта. И у каждого из этих разнообразных небесных тел есть значительное число спутников. В результате получается однообразие, которое с трудом может понять человек, привыкший к парижской жизни».
Во второй части этой книги будут описаны формы жизни, более похожие на современные. Города Франции придут в движение. Появление обязательного образования, капиталовложений в промышленность, каналов, железнодорожных линий и дорог, которые пригодны для проезда большую часть года, привело к таким сильным изменениям, что прежняя Франция по контрасту с новой кажется почти неподвижной страной заросших грязью деревень и не отмеченных на карте просторов, словно созданных для того, чтобы администраторы, врачи, учителя и любители лезть в чужие дела прорубили себе путь через густой лес и освободили ее от древнего заклятия. Скоро горожане с трудом будут верить, что было время, когда буржуа почти не двигались со своих мест, будто врастали в землю своих городов, и сидели за стенами своих домов, «как Робинзон Крузо на своем острове», а значительное число крестьян и рабочих передвигались по стране.
В нашем пути по не нанесенной на карты стране мы уже видели некоторых из того многочисленного меньшинства населения, которое бродило по ней, неутомимых паломников, странствующих торговцев, нищих и бандитов. Но гораздо больше было тех, кто остался невидимым. Их перемещения трудно обнаружить с помощью средств, разработанных для более позднего мира, когда все пути вели в Париж, торговля пользовалась дорогами, которые можно найти на картах, и почти никто не путешествовал без билета.
Стоять у главной дороги и ждать, пока эти мигранты и пригородные пассажиры появятся на ней в удобном для статистики виде, было бы долгим и безрезультатным занятием. Лучше использовать как исходную точку те неожиданности, которые обычно случаются в жизни путешественника, – особенно неожиданности, которые кажутся необъяснимыми или неважными. Особенно ярко вспоминаются два факта. Первый из них имеет отношение к любопытному сходству между путешествиями до XIX века и сюжетами тогдашних романов.
Рассмотрим лишь один из многих примеров. Осенью 1834 года искусствовед Огюст Жал сидел рядом со своей женой в дилижансе, который, подпрыгивая и раскачиваясь, катился вниз по долине Роны к Марселю. Шел дождь, но летняя засуха только что закончилась, и уровень воды в реке оставался слишком низким для парохода, который был бы быстрее и удобнее, чем дилижанс. Кроме супругов, в дилижансе ехали в тесноте еще пять человек: член Марсельской академии, парижский адвокат и два его молодых друга, которые ехали в тулонские доки, и простоватый торговец шелковыми тканями, который «с 11 по 13 октября – время необходимое, чтобы доехать от Лиона до Марселя, – немного чаще, чем надо бы, возвращался в разговоре к своей любимой теме – чану, в котором окрашивают шарфы». Значительную часть пути дорога была пуста, если не считать «нескольких крестьянских телег, которые тянули бык или корова в лошадиной сбруе».
