Понадобились бы тысячи отдельных карт, чтобы показать передвижение мигрирующего населения по этому лабиринту троп, но хороший общий обзор даст любая крупномасштабная карта рельефа или фотография со спутника.
С этой высоты можно увидеть линию, которая пересекает Францию по диагонали от западной части Пиренеев до Вогезов, отмечая самую высокую часть территории, и резко делит страну пополам. Люди, родившиеся южнее и западнее этой линии, устремлялись вниз, как тающий снег с гор, и отправлялись на заработки как раз в те дни, когда козы уходили в горы. На западе Лангедока была поговорка, которая хорошо описывала это: «Crabas amont, filhas aval» – «Козы идут вверх, девушки вниз». В этой половине Франции главным водоразделом был древний обрушившийся вулкан, который называется Канталь. Этот горный массив занимает площадь почти в тысячу квадратных миль и является самой большой вулканической структурой в Европе. Из департамента Канталь, который назван в честь этих гор, тысячи мужчин, женщин и детей каждый год уходили на равнины Гаскони и Испании, к Средиземному морю и в Марсель, в Лион и долину Роны, в Пуату и Парижский бассейн.
Это была область, откуда мигрировали на дальние расстояния. К северу и востоку от этой линии расстояния сезонных миграций обычно были короче. В этой половине Франции было больше людей, умиравших там, откуда была видна колокольня их родной деревни, и больше тех, кто знал о внешнем мире, но сам в нем не бывал. О том, что происходило в нем, они узнавали от тех полукочевников, которые бродили по стране, – мастеров, отливавших колокола, точильщиков ножей, винокуров и странствующих торговцев, посредников в торговле вином и зерном, странствующих певцов, циркачей и знахарей, скупщиков волос для париков, изготовителей деревянных башмаков, которые устраивали себе временные поселки в лесах, и нищих, которые добивались для себя хорошего приема, принося новости и сплетни, а иногда и любовные письма. Некоторые из этих кочевников с короткими путями упомянуты в армейском руководстве, изданном в 1884 году как важнейший источник информации о местности: «Дезертиры, прохожие, не живущие в этих местах, бездомные, которых арестовала полиция… охотники, браконьеры, пастухи, угольщики, лесорубы… Лучше всего захватить нескольких и допросить каждого отдельно. Контрабандисты и бродячие торговцы становятся особенно хорошими шпионами».
Массовые передвижения жителей этой равнинной половины страны были не слишком дальними, хотя для тех, кто в них участвовал, это все же было великим странствием. Весной длинные вереницы бургундских девушек с вьючными ослами, на которых они везли свой багаж и ехали сами, если уставали, направлялись в Бри, Бос и Гатине. Там девушки мотыжили поля, пока не наставало время вернуться в Бургундию и собирать виноград. Пшеничные поля Парижского бассейна тоже привлекали большие отряды сельскохозяйственных рабочих из Северной Франции. До сих пор в конце лета и начале осени на дорогах появляются группы странствующих жнецов, которые переезжают с места на место в грузовиках или живут в фургонах, создавая на границах виноградников маленькие пригороды с веревками, на которых сушится белье, и спутниковыми антеннами. Иногда можно увидеть семью странствующих сельскохозяйственных рабочих. Члены семьи идут цепочкой друг за другом и внимательно смотрят вперед, на дорогу; их походка может показаться медленной лишь на расстоянии.
Когда-то эти сезонные мигранты были заметны и в сельской местности, и в городах. В некоторые дни главные площади маленьких городков и больших городов на рассвете бывали заполнены сотнями прошагавших всю ночь семей со свертками в руках – сменой одежды, в которую был завернут серп. Такие «биржи труда» назывались «лу» (loues) или «луе» (louées). Жнецы прикрепляли к одежде колосья, а пастухи – клочки шерсти; возчики вешали себе на шею плеть. Домашние слуги надевали свои лучшие наряды и держали в руке знак своей профессии – букет цветов или пучок листьев. Работодатель приказывал им пройтись перед ним, чтобы увидеть, не калека ли перед ним, и смотрел, есть ли на ладонях мозоли: если есть, человек – старательный работник. Монета, положенная на ладонь работника, служила печатью на договоре найма. Постепенно толпа соискателей становилась меньше, а люди в ней – мельче, старше и дряхлее. Те, которые остались не нанятыми даже в самом конце дня, все же могли найти себе работу на уборке урожая – стать сборщиками колосьев. В этом случае им предстояло пройти сотни миль за месяц или два до того, как они вернутся домой.
В горной половине Франции торговля людьми выглядела более драматично. Во второй половине XIX века, причем во второй его половине, путешественники, направлявшиеся осенью на запад, видели большие отряды маленьких мальчиков, среди которых могли быть и несколько переодетых девочек. Одежда этих детей была из грубого коричневого сукна, на головах – широкополые шляпы, а на ногах – подбитые гвоздями башмаки. Все они шли в Париж из Дофине, Савойи и Пьемонта. Некоторым было всего пять лет. В столице им дали прозвище «зимние ласточки», потому что они появлялись на улицах Парижа как раз в те дни, когда ласточки улетали на юг и начинались холода.
За месяц до этого дети из разных деревень собирались на равнине у подножия Альп. Родители давали каждому из них немного денег, две или три рубашки, завязанные в шейный платок, буханку твердого как камень черного хлеба, паспорт и некоторым еще грубую карту, на которой было показано, где вдоль дороги живут родственники или друзья. Дети проходили до 50 миль в день, спали в амбарах и дополняли свою неистребимую буханку крадеными яйцами и яблоками. За время долгого пути от Савойи до Лиона, а потом дальше – до Парижа они имели время отрепетировать свои песни и уличные крики, а может быть, и какие-нибудь фокусы. Мальчики из Пьемонта часто несли с собой треугольник или шарманку, у других был сурок в клетке или хорек для ловли крыс. Большинству мальчиков из Савойи было суждено следующие десять лет выскребать сажу из парижских дымовых труб или носить в квартиры воду в оловянных ведрах. Многие из них работали также рассыльными, чистильщиками обуви и продавцами в лавках.
Позже эту детскую миграцию начали считать разновидностью рабства и угрозой общественному порядку, хотя эффективно работающие законы против нее появились только в 1870-х годах. Но для народа это была строго организованная, уважаемая и необходимая работа. В провинции Дофине, в тех деревнях, где земли и средств к существованию было мало, многие семьи отдавали своих детей внаем работодателям, а те платили родителям от 50 до 80 франков в год. Мальчики должны были сами явиться в тот город, куда были наняты, – Париж, Лион или Марсель, иногда Турин или Милан. В Париже они направлялись в грязную и бедную часть Латинского квартала вокруг площади Мобер или на улицу Герен-Руссо возле ворот Сен-Дени. Там им давали постель и учили искусству просить милостыню. На следующее утро они группами по трое или четверо выходили на улицы с сурками и чашками для сбора подаяний. Так они жили следующие три года или шесть лет – в зависимости от того, на какой срок заключили договор родители. Если, вернувшись ночью в свое общежитие, они приносили меньше чем 1 франк, им ничего не давали, но с суммы больше франка они получали комиссионные от 10 до 20 процентов. Каждый день им, согласно договору, давали уроки чтения и катехизиса. Парижане из среднего класса хорошо знали об этих условиях и считали нормальным помогать малышам из самых дальних уголков Франции, пока рабочие-иммигранты не стали предметом политических споров.
