Город журчал слезами. Не было ожидания школьных первых звонков. Смешалось все. Царил какой-то ужас и апатия. Некоторые родители не хотели отдавать детей в школы. Город был убит. Люди отворачивались друг от друга, чтоб не плакать глаза в глаза. Все ж почти знакомы были. Кошмар. Нельзя этого вынести. Только уснуть, в угол прижавшись, и ждать, что это сон только, а потом проснуться и окажется не сон....
Фрегаты курсировали в утренней дымке... Четыре боевых корабля с ракетами и вполне боевым ходом в 32 узла, если марш потребуется. Сейчас они шли на 18-ти узлах, «как они могут защитить берег, когда опасность приходит во время фейерверков...Когда, говорите, приходит конец света? Когда дети назначаются на смерть раньше родителей... От дисциплины ходить тут без толку, но утешать безутешных на берегу не легче». Манушкин ушел с носа и вздремнул в каюте. Снилось ему, как старинный друг отца капитан 1 ранга Абдулаев сидит и пьет у них на кухне за неплотно прикрытой дверью и в сотый раз рассказывает горькую судьбу свою о том, как он поехал получать контр-адмирала в Москву и как был списан отовсюду за одну только драку с наглецом таксистом, «ну, рад был, и деньги были, и что теперь». Отец, когда хоронил друга, сказал, что капитан Абдулаев швартовался на лодке так, что бурун стоял выше рубки. Ему б на экранопланах ходить. Отец хотел, чтоб сын пошел в подводники, но Манушкин младший наотрез отказался, свалив на рост, явно не подходящий для закрытых помещений. «Да я ж весь их воздух сдышу», — говорил он отцу в 17 лет. И правда, капитан Манушкин имел рост 198 и объем легких 8 литров. Нырять — нырял, а вот под воду на механизме атомном не хотел ни-ни. Мать была рада. Хоть и не по отцу вышло.
Фрегаты вышли неполным составом. Война не война, а начальство смолчало. Да и не было войны, когда выходили.
...Потом капитанов будут пристрастно допрашивать, почему они пропустили мимо себя эскадру противника — соединение «Запад», и как соединение «Восток» или «Юг» сумело без потерь утечь обратно в базу Иокогама? И как этим святошам из Москвы можно объяснить, что люди флотские привыкли, их приучили, что в наше внутреннее Охотское море никто просто так не ходит, значит, учения, лечения и прочие международные бдения, о которых нас, служивых, и не оповещают даже, и вечно мы со своими донесениями в дураках... И сколько раз так было... дипломатия всегда вмешивалась и выходило так — не наше казачье дело, а коль война у вас, так объявляйте и приказывайте. А то что ж такое получается?
А приходилось рапортовать по форме. А что тут по форме скажешь — проспали противника, товарищ Главком, он же Президент? Виноватых не искали, в запас против желания не посылали, а боль осталась, как преступление совершили, а все уговаривают — ничего мол, справишься... Хорошо Сергею, он погиб, защищая Родину, берега ее, а выживший капитан фрегата, уссурийский казак Манушкин, остепененный на берегу преподаватель Владивостокской морской академии, однажды через пять лет после войны выпьет с Гномом, подполковником Ворониным и вспомнит, что он видел же в тот день, 2 сентября (к обеду время шло), эти «множественные цели» в воздухе, но мало ли летают, не война, чай!« Городок провинциальный, летняя жара... У всех глюки, даже на море».
— Адмирал Рождественский тоже так говорил в Русско- японскую, — не слишком участливо скажет Гном и оставит пьяненького кепа в уютном кабачке допивать... Потому что Гном будет к тому времени знать, что сколько бы лет не прошло, ничем нельзя запить потерянные корабли, можно только оплакать и построить новые. А Манушкин бросит закладывать помалу и вернется в Петропавловск. Словно Гном, осудив его судом истории, дал ему выпить последний глоток вины, и теперь он может идти и делать свою жизнь дальше. Он спустя пять лет вернется во флот и напишет про Петропавловск:
«Второго сентября японское соединение "Восток" неранним для России утром сложным маневром повернуло сначала на восток, затем на северо-восток, затем на север и в 12.30 поместному нанесло десантный удар по Петропавловску, не осушившему слезы по утраченному будущему — своим детям. В это же время, чтоб русский Перл-Харбор удался на славу, соединение "Запад", тихо проплывшее под двухсотмильным носом у наших фрегатов, нанесло удар по Елизову и военным аэродромам».
Японцы шли осторожным строем: два крейсера, за ними — два авианосца. К крейсерам за последние годы попривыкли, равно как к японскому Учебному флоту. Ну, опасаются узкоглазые провокаций китайских, Пусть их плавают. Крепка броня нашей родины. Не пробьешь обывателя. «Да и кому охота воевать, когда еще есть что в своей земле наворовать», — говорил местный мэр, убежденный, по его же собственным словам, коммунист.
Так, в понедельник ближе к полудню, а не на рассвете, как мечтал майор Воронин, началась Петропавловская операция. Около девяти утра крейсеры «Фурутака и «Асигара» выбросили вертолеты для наблюдения за морем, а авианосцы выбросили десантные катера в направлении Камчатки. В 12.00 крейсеры «Фусо» и «Ямаширо» запустили с катапульт разведывательные самолеты, которые сразу же обнаружили наши бродящие фрегаты. Это не нарушило планов японского командования. В соответствии с высочайше утвержденным расписанием в 12.10 авианосцы подняли в воздух 32 истребителя-бомбардировщика ударной волны и резко свернули к западу.
У японцев на «Фусо», наверное, произошел короткий разговор, откуда, мол, эти русские здесь взялись? Почему не в трауре по погибшему будущему умываются слезами в травмированной базе...
« Так или иначе, в 12.30 все это японское хозяйство уже висело над Петропавловским рейдом. А тут еще за полчаса до атаки — нате вам, здрасьте — грохнулось электроснабжение. Его починили Смитом, но быстро, сказалось-таки науськивание на войну, но за две минуты распознать эти летящие цели, которых уже не должно было быть, ведь все ужасное случилось вчера... не смогли... Па "Нахимове", конечно, получили доклад, мол, летят, родимые...И ЗРКбыли готовы к применению.
За две минуты, как велено по уставу, расчеты были на месте и фактически в комплекте. И доклад о множественных неопознанных целях был послан в Хабаровск Командующему. И тревога по Флоту была объявлена в 12.40 по времени Камчатки, но столько, сколько к нам летело, сбить было невозможно, да, по правде говоря, на первый удар никто "Осов" не выпускал тем более. И начались попадания. Самые досадные. У себя в базе, как в настоящей военной страшилке с подписью "Перл-Харбор". На "Быстром" сдетонировал боезапас, задел мелочь, рядом стоящую, и фактически разрушил причал. В "Нахимов" попали четырежды. Он горел, но стоял. Его тушили и с него стреляли. Через полчаса битвы его нельзя уже было вывести в море даже приказом Командующего Флотом, и что там они говорят про преследование, когда разрушена база ? С наших фрегатов доложили, что в воздухе висят японские вертолеты и их наблюдают, и спросили, нужно ли поддаваться на эту провокацию, а маленькие юркие воздушные машинки неизвестного типа, картинно, как в мультике, в это время врезаются в палубы "Бурного" и "Боевого". Ох, не в боевой обстановке, инее бурном море, а в своей базе. А в это время "западная волна" высаживает вертолетный десант, и они корежат у нас за спиной военные аэродромы. А мы даже еще не знаем, что там погибнут 27 самолетов, просто на земле. "22 июня, прямо, какое-то. Эх, а, ведь, прилетел бы сюда Президент — уже не вылетел бы"».
