Неудивительно, что известие об убийстве Столыпина в августе 1911 года в Киеве возродило в отставном реформаторе надежды на новое возвышение. Случай вновь заявить о себе и дал ему лидер октябристов в сентябре 1911 года. Вскоре после убийства Столыпина Гучков вернулся из поездки на Дальний Восток и окунулся в политическую жизнь столицы. 14 сентября он выступил на закрытом заседании Центрального комитета партии с речью о погибшем премьере. Стенограмма выступления появилась в хронике «Нового времени» 15 сентября. Из нее следовало, что при формировании правительства Витте осенью 1905 года на пост министра внутренних дел рассматривалась кандидатура Столыпина и Витте будто бы даже отправил саратовскому губернатору телеграмму с приглашением приехать в Петербург. Гучков много говорил о фигуре премьера, выражая искреннюю скорбь по поводу столь невосполнимой для России утраты. Кроме того, в своей речи он затронул и те препятствия, которые стояли перед Петром Аркадьевичем при проведении его курса, особо отметив интриги правой группы Государственного совета, негласным вдохновителем которой был граф Витте при посредстве Дурново
[401]. На следующий день в «Новом времени» появилось опровержение: Гучков сообщал, что так как заседание было закрытым и представители печати на нем не присутствовали, то сообщение московского хроникера «Нового времени» «совершенно не соответствует истине»
[402]. Однако Витте не оставил выпады против себя без ответа. В письме из Биаррица граф выступил с их опровержением, попутно обвинив правительство Столыпина во введении «исключительного порядка смертных казней» и в большом их количестве. Также Витте категорически отрицал свою причастность к интригам против погибшего премьера, утверждая, что эти сведения Гучкова «безусловно ошибочны»
[403]. Гучков парировал: хотя у него и нет документальных доказательств, но любому, более или менее знакомому с политической ситуацией, «была ясно видна та опытная, искусная рука [Витте. – Э.С.], которая из-за кулис расставляла фигуры и дергала марионетками»
[404]. Интриги правых против Столыпина были еще памятны публике. Однако подобная интерпретация явно основывалась и на сформировавшейся репутации Витте: на первый план в его оценке выходили непомерная властность и искушенность в интригах, заставлявшие других подчиняться его воле, а отставной статус сановника был менее значим. Репутация Витте как «кукловода», вынуждавшего других действовать по своей указке, зафиксирована во многих документах эпохи, а в качестве объектов его влияния в разное время называли то Г.Е. Распутина
[405], то В.Н. Коковцова
[406].
Ответ графа Витте появился в номере «Речи» от 8 октября с оговоркой, что его отказались публиковать в «Новом времени». Противопоставляя себя П.А. Столыпину, граф особенно подчеркивал в статье свою историческую роль творца высочайшего манифеста 1905 года. Более того, он акцентировал внимание общественности на том, что считает эту веху своей политической биографии чрезвычайно значимой:
Всему свету известно, что новый строй был провозглашен манифестом 17-го октября 1905 года и очерчен законами, изданными в согласии с этим манифестом, когда я стоял во главе Императорского правительства. Всему свету не менее известно мое исключительное и ответственное участие в создании этих актов, установивших «новый политический строй». От тех убеждений, которые я тогда имел смелость и счастье высказать моему повелителю, Государю Императору, я никогда не отказывался, а воспоминание об этом наполняет ныне мою жизнь и составляет мою гордость
[407].
Далее сановник прямо критиковал политический режим последних лет, понимая, что его собственная органическая связь с новым строем придает его словам особенный вес:
Я утверждаю, что в новом, обновленном строе, защитником которого теперь является А.И. Гучков, сохранился лишь труп 17-го октября, что под флагом «конституционного режима» в последние годы лишь указывали пределы Царской власти, но свою собственную власть довели до неограниченного, абсолютного и небывалого произвола. ‹…› На эту тему, по моему особливому участию в 17-ом октябре [sic. – Примеч. ред.], я не могу говорить спокойно
[408].
Бывший премьер-министр сравнил российскую конституцию с «Джиокондой», которую прямо на глазах зрителей заменили на поддельную, и эта подмена «вызвала всеобщее возмущение»
[409]. (В августе 1911 года из Лувра была похищена знаменитая картина Леонардо да Винчи «Джоконда», а на ее место грабители поместили сделанную современным художником копию. Вскоре обман раскрылся, началось расследование, ход которого освещали многие российские издания
[410].)
Появлению письма в печати сопутствовало недоразумение: граф предполагал, что этот текст одновременно появится на страницах «Нового времени» и «Речи» – т. е. в изданиях, ориентированных на читателей разных взглядов. Однако в издании Сувориных, сочувствовавшем октябристам, его отказались публиковать. Граф отправил в редакцию «Речи» телеграмму с просьбой задержать статью, пока он не переговорит со своим секретарем, Помориным
[411], но не рассчитал разницу во времени между Биаррицем и Петербургом, и она была напечатана. Прежде всего он опасался, что очевидная резкость и заостренность его слов, да еще высказанных только в газете с репутацией рупора оппозиционных настроений, может быть воспринята как свидетельство того, что он «прислонился» к кадетской партии. Очевидно, ему важно было сохранить свою репутацию политика, балансирующего между интересами разных политических групп. «Но если было оговорено, что печатается в “Речи” ‹…› потому, что “Новое время” отказалось, то это значительно смягчает остроту дела, – писал сановник на следующий день Руманову. – Какой негодяй этот М. Суворин! ‹…› Ведь когда он сказал Поморину, что письмо будет напечатано только 8-го, то, конечно, читал это письмо, а затем, показавши его своим баранам, – струсил»
[412]. В обществе некоторым были известны обстоятельства дела
[413].
