Сразу после похорон премьера, состоявшихся в Киеве, прошли совещания лидеров партий октябристов и националистов (так называемого столыпинского блока в III Государственной думе), чтобы найти почву для будущего объединения в сложившихся условиях. Одновременно ЦК партии октябристов опубликовал воззвание, в котором обвинял «левые партии» (и кадетов в том числе) в убийстве «министра, которого Россия не имела со времен Сперанского» и призывал всех «к борьбе с оппозицией и рожденной ею революцией»
[425].
Не случайно видный кадет И.В. Гессен, откликаясь на эти заявления своих политических противников, ехидно замечал: «Октябристы в смерти Столыпина ищут источник новой жизни»
[426]. Имелась в виду «политическая», «публичная» жизнь партии верных приверженцев убитого премьер-министра. По этой причине статья Витте была использована кадетскими изданиями для критики октябристов в преддверии начавшейся подготовки к выборам в IV Государственную думу. «Русские ведомости» заявляли: «Граф Витте имел, конечно, основание говорить о превращении нового строя в труп, и несомненно, что октябристы приложили свою руку к делу такого превращения»
[427]. «Напечатанное у нас на днях письмо графа Витте, – утверждала им в унисон “Речь”, – произвело огромное впечатление, в особенности его категорическое заявление. ‹…› Эти слова не только характеризуют всю внутреннюю политику покойного премьера, но и выставляют на посмешище г. Гучкова и представленный им псевдолиберализм. ‹…› если эта дата уже не более чем труп, то и роль октябристов ликвидирована, ибо им уже нечего оберегать»
[428].
Вскоре метафора манифеста как «трупа» стала у кадетов настолько популярной, что обыгрывалась в сатирических фельетонах. В одном из них «конституция» заявляла: «Я не боюсь никого, я труп, и со мной ничего не сделаете. Нет того положения, которое было бы хуже моего»
[429].
«Новое время» в этой «газетной войне», как уже отмечалось, стояло ближе к партии октябристов. Откликаясь на разоблачения, с которыми выступил Витте, в газете не скрывали своей иронии:
Мир знает три самых вопиющих криминала: когда-то в ночь под Рождество на глазах достоверного свидетеля черт месяц украл; затем по его примеру неведомый злодей похитил из Лувра «Джоконду», и, наконец, какая-то подозрительная личность не без деятельного участия А.И. Гучкова подменила, по свидетельству графа Витте, составленную им русскую конституцию маргариновым фальсификатом. ‹…› Если творение графских рук оказалось столь непрочным, то, очевидно, оно и вначале не было столь совершенным
[430].
Орган киевских националистов также откликнулся критикой в адрес Витте, заявив, что расценивает время его правления скорее как несчастье для России, а Манифест 17 октября, об утрате которого граф так сокрушался, не вызывает у них сожаления: «Может, теперь граф Витте лучше понимает чувства, которые вызывала “Джоконда”, поднесенная им России»
[431].
Содержание полемики, широкий круг затронутых в ней злободневных вопросов, а также репутация Витте способствовали тому, что полемика эта предполагала ее разное политическое использование. Если кадетская печать не касалась вопроса о своих переговорах с Витте в 1905 году, то октябристы сделали данный сюжет одним из основных. Назвав кадетов «верными союзниками П.Н. Дурново», «Голос Москвы» 14 октября, спустя почти две недели после начала дискуссии, утверждал, что в свое время именно видные представители партии кадетов, И.И. Петрункевич и князь Е.Н. Трубецкой, посоветовали Витте отказаться от кандидатуры Столыпина и остановить выбор на П.Н. Дурново
[432]. Расчет был верен: большего оскорбления для партии кадетов, чем обвинение в причастности к назначению в 1905 году Дурново министром внутренних дел, придумать было трудно. Тогда, в 1905-м, и Гучков мотивировал свой отказ войти в кабинет Витте именно неприязнью к Дурново – этому, по его выражению, «противнику всякой общественности»
[433].
Откликаясь на газетную дискуссию, В.И. Ленин не упоминал о «трупе» конституции, но полагал, что значение данной полемики сводилось к ее разоблачительному характеру. В результате в невыгодном свете перед публикой выступали кадеты и октябристы, ведь многие лидеры этих партий в 1905 году участвовали в переговорах с Витте по вопросу о вхождении их в правительство. Ленин с удовлетворением замечал: «Историческая правда берет свое и выплывает наружу иногда с такой стороны, с которой менее всего можно бы было ожидать правды. ‹…› Но известно, что когда два вора дерутся, то от этого всегда бывает некоторый выигрыш для честных людей, а если три вора дерутся, то выигрыш, вероятнее всего, увеличится»
[434]. Помимо Витте и Гучкова, преследующих свои цели, третьей стороной (еще одним «вором») Ленин считал кадетов. Словом, Витте своей статьей дал разным политическим силам повод начать дискуссии по тем или иным вопросам общественно-политической жизни последних лет
[435].
Нужно отметить, что многие в обществе трактовали его громкое заявление как прием в борьбе за власть. Так, у того же Ленина не было иллюзий относительно мотивов Витте: он оценивал цели отставного министра как «самые низменные», как интригу «худшего сорта», иначе говоря – как борьбу за министерский портфель в новом правительстве
[436]. Историк, филолог, публицист, профессор Киевского университета Ю.А. Кулаковский, убежденный крайний монархист, подмечал: «Совершается перелом в смысле политики. Коковцов – не Столыпин в смысле крупной, ясной, определенной личности. Всплывает и Витте, начавший свое выступление со лжи и искажения того, что было. Я верю в его ум, но презираю ложь и фальшь, не могу их выносить»
[437].
