Характерно, что в тех случаях, когда Витте считал необходимым, он публично выступал с противоположными собственному заявлению суждениями. Так, в начале 1913 года для правой группы Государственного совета важным и острым был вопрос, остается ли после издания манифеста за царем титул «самодержец». Витте, играя на настроении дня, в своей речи об отмене смертной казни между прочим назвал Николая II «самодержавным благочестивым неограниченным монархом». По свидетельству очевидца, репортера Клячко, его слова произвели на правых оглушительное впечатление: «Помилуйте, сам творец конституции ‹…› сказал “самодержавный неограниченный”. ‹…› Ведь это козырь совершенно исключительный»
[438]. Добившись нужного эффекта, Витте тем не менее вышел из щекотливого положения, собственноручно вычеркнув слова «самодержавный» и «неограниченный» из стенограммы своей речи
[439]. В это же время, в феврале 1913 года, он инициировал публикацию статьи редактора журнала «Исторический вестник» и притом одного из своих сотрудников, Б.Б. Глинского, «О титуле “самодержец”», в которой доказывалось, что с юридической точки зрения царь действительно имеет право носить такой титул
[440]. Откликаясь на эту статью, либеральный журналист А. Палибин возмущенно восклицал: «Графу Витте выгодно и необходимо при том, как ныне сложились политические обстоятельства, отречься от своих свободолюбивых метаний 1905 года и записаться в консерваторы: подобные примеры бывали в истории. Однако “scripta manent”, и имя его навсегда связано с “Российской Конституцией”, так же как деятельность его – с ограничением самодержавной власти Монарха ‹…› В свое время и апостол Петр отрекся от Христа!»
[441]
Необходимо отметить, что оппозиционно настроенные круги российского общества неоднократно возвращались к теме манифеста. Шумная газетная кампания была поднята в октябре 1915 года, в честь десятой годовщины опубликования документа (уже после смерти Витте)
[442]. Либеральная и умеренно реформистская печать, откликаясь на юбилейную дату, выдвигала свои политические требования и призывала власть продолжать следовать курсом реформ, однако безуспешно.
4. «Имя его примешивают всюду»: российское общество в ожидании нового возвышения графа Витте
Были сведения даже, что Витте станет обер-прокурором Синода?! Вот так камуфлет! Но главнее всего, что дался вдруг всем Витте на память. Ведь неспроста же это?
Из перлюстрированного письма
[443] Вскоре после выхода в апреле 1906 года в отставку Витте отправился за границу, на свою виллу в Биаррице, где и находился вплоть до осени. Согласно его мемуарам, в октябре он получил телеграмму от министра императорского двора, барона В.Б. Фредерикса, которой Сергея Юльевича извещали, что его возвращение в Россию нежелательно. Граф же поспешил в Петербург. Нельзя сказать, что в правительственных кругах были этому рады. В сентябре один из чиновников так передавал настроение, царившее в Совете министров: «Все страшно боятся, чтобы Витте, если он вернется в Россию, не стал путать все карты и вносить в правительство смуту»
[444]. 29 октября граф возвратился в столицу. А.А. Киреев, регулярно заносивший в дневник наиболее важные события, 1 ноября 1906 года записал: «Как только Витте приехал, царь к нему отрядил Оболенского, “Котика”, бывшего любовника госпожи Витте! [Очень распространенная в то время в правомонархической среде сплетня. – Э.С.] Они парламентировали целый час! Витте, оказывается, не Куломзин (которого весной выслал царь за границу на 4 месяца)»
[445]. По-видимому, личность и масштаб опального министра сами по себе представлялись важным условием, чтобы расценить его возвращение в Россию как «событие дня».
Реакция царя была показательна. 2 ноября 1906 года он писал вдовствующей императрице Марии Федоровне:
Сюда вернулся на днях, к сожалению, граф Витте. Гораздо умнее и удобнее было бы ему жить за границею, потому что сейчас вокруг него делается атмосфера всяких слухов, сплетен и инсинуаций. Уже скверные газеты начинают проповедовать, что он вернется к власти и что он только один может спасти Россию. Очевидно, жидовская клика опять начнет работать, чтобы сеять смуту, которую мне и Столыпину удалось ослабить. Нет, никогда, пока я жив, не поручу я этому человеку самого маленького дела! Довольно прошлого опыта, о котором я вспоминаю как о кошмаре
[446].
Неясно, какие именно периодические издания имел в виду император, но известно, что о Витте как о возможном претенденте на пост премьер-министра стали писать в «Русском слове» уже в ноябре – декабре 1906 года
[447]. А в феврале 1907-го столичные сплетни об этом появились даже на страницах «Русского знамени»
[448].
О новом высоком назначении Витте на крупный дипломатический пост вновь стали писать в конце лета – осенью 1908 года
[449]. Якобы граф готовился заменить А.П. Извольского на посту министра иностранных дел. Перспектива дипломатического назначения была для Витте заманчивой. Судя по всему, уже в феврале 1906 года, т. е. еще будучи в должности председателя правительства, он высказывался о желании после отставки стать послом в Париже
[450]. В апреле 1906 года царь пообещал назначить его послом в одну из европейских стран. В октябре 1908 года отставной министр в письме к Николаю II напомнил ему об этом, но назначения так и не последовало
[451]. Выяснить источник слухов мне не удалось – ясно только, что тон газетной дискуссии задал Меньшиков, написав 2 августа 1908 года статью в «Новом времени»
[452]. Инициаторы этой интриги не были доподлинно известны, но среди версий о причинах появления таких разговоров выдвигались и предположения о внутриполитических проблемах
[453].
