Тему отношений отставного министра с Распутиным затрагивал не только Гучков, но и давний противник Витте «справа» – генерал Богданович. В своих письмах к императору генерал несколько раз касался этого сюжета. Так, в письме от 25 февраля 1912 года он докладывал:
Григорий Распутин уже давно вошел в тесную близость с графом Витте. Жена этого Иуды ездит к Распутину на радения, сидит там публично у ног этого хлыста, целует ему ноги. Дальше идти уже некуда. Каждому становится ясно, что идет дьявольская игра, где становится на карту жизнь Ваша, Вашего сына, существование Вашей династии. Распутин оказывается не только паразитом Вашего дома, но и орудием в руках [такого] человека, как Витте, которому не привыкать, в чаду своего безумного честолюбия, играть, как марионетками, Гапонами, Носарями и им подобными. Распутин в его руках не первый и, кажется, не последний. Сатанинские сети плетутся около Царствующего Дома, но мы видим только снующий челночок, а угадываем – преступную, хоть и скрывающуюся, руку
[481].
То, о чем Богданович сообщал императору конфиденциально, активно обсуждалось в обществе: «Мне думается, что вся эта распутинская история, и грязные слухи о желании “их” посвятить его в иереи, и гипноз Распутина, и “половые утешения” дам очень высокого положения, – все это не обошлось без инициативы графа Витте. Сначала Гапон и вопрос о Патриархе, потом Распутин и слухи – цель одна и та же, разница в способах ее осуществления»
[482].
В другом перехваченном послании отмечалось: «Прислушиваясь к тому, что говорят в различных кругах общества, приходишь к заключению, что мы переживаем, пожалуй, более смутную пору, чем перед 1904–1905 гг. Распутин, Илиодор, Гермоген и пр[очие] – чем это хуже Зубатова и Гапона? Граф Витте в стороне, но имя его примешивают всюду. На верхах, говорят, большая растерянность»
[483].
Приведенные выше цитаты крайне любопытны тем, в какой роли выступает в них граф. Явно можно выделить образ Витте-«кукловода», который дергает за ниточки, заставляя других действовать по своей указке. Упоминание о Гапоне только подпитывало уже распространенную репутацию графа: образ его приобретал в глазах публики явственные и знакомые очертания
[484]. Важно вспомнить и фразу Гучкова, который в происках правых против Столыпина отводил Витте роль «руководящей и направляющей» руки, хотя и скрытой от посторонних глаз. В изображении Богдановича отставной министр нарисован исключительно темными красками и представляет собой злокозненного заговорщика, стремящегося уничтожить династию, – этот дискурс был сформирован среди крайних правых уже чуть ли не с первых дней его реформаторской деятельности. В других откликах на первый план выходили властность Сергея Юльевича и искушенность в интригах, заставлявшие других подчиняться его воле.
Так, некоторые представители общества воспринимали в качестве марионетки Витте действующего премьера Коковцова. Весной 1912 года в одном из писем, где комментировалась очередная сплетня о скором призвании графа к власти, признавалось: «Витте ведет отчаянную интригу: Коковцов его ставленник»
[485]. «По-моему, от Коковцова сильно попахивает Витте: недаром же он был его товарищем», – предполагал автор другого перехваченного письма
[486]. Возможно, для публики отчасти был важен тот факт, что Коковцов являлся когда-то одним из сотрудников графа, но очевидно и то, что действующий премьер-министр воспринимался в данном случае как объект влияния. Отношение к Коковцову было в обществе неоднозначным: некоторые считали его «слабым» политиком, по крайней мере по сравнению с предшественниками. Помимо личностных характеристик отставного и действующего премьер-министров, распространение слухов о Витте свидетельствовало и об общественных настроениях, наиболее общий мотив которых можно определить как растерянность. Князь В.М. Голицын, бывший московский голова, записал в дневнике 11 апреля 1912 года: «Пошли слухи о том, что Витте возвращается к власти и что [растерянный] Петербург думает о перемене курса. Не верю ни тому, ни другому. Витте слишком умен, чтобы взять власть в руки в настоящую минуту…»
[487]
На нестабильную атмосферу в обществе указывали и в среде правых; и снова в разговорах так или иначе фигурировал отставной реформатор. Член Государственного совета В. Череванский сообщал своему знакомому: «Юаншикай-Витте
[488] вновь выплывает на поверхность нашего мутного океана. Да возрадуются чухонцы и все Юдки, Гершки и Матильды»
[489]. Для Череванского, таким образом, возможное возвращение Витте означало угрозу националистическому курсу и усиление инородцев. Для кого-то вести о Витте и вовсе таили в себе угрозу «монархическому делу»:
Неужели граф Витте получает высокий пост? Что же это будет – погибнет русское монархическое дело. Кто-то добивается конституции, а еще и того ужаснее. Война не сегодня завтра, и опять у власти этот «злой гений» нашего отечества, принесший столько позора и горя. Неужели это непредотвратимо? Неужели уже поздно? Сколько горя нам предстоит опять испытать из-за этого ужасного человека. Евреи заполонят и окончательно завладеют Россией через его посредство. Ведь он – масон, – этим все определено, все сказано
[490].
