Иными словами, можно утверждать, что слухи о назначении Витте министром иностранных дел имели хождение не только среди «высшего общества», но и в мещанских (в частности – еврейских) кругах. Кроме того, можно говорить об их широкой распространенности. Также можно утверждать, что Витте не был главным распространителем этих сплетен. Невозможно представить, чтобы у публициста еврейской газеты существовала договоренность с отставным министром. Скорее, эта тема была у всех на устах, а потому и стала предметом обсуждения.
Весьма характерна тактика Витте в связи с появлением подобных разговоров. Отставной министр не высказывался публично о том, что стремится занять министерский пост, однако не упускал возможности раскритиковать действующих дипломатов. Так, в октябре 1912 года, вскоре после начала Первой Балканской войны, в письме к своему давнему корреспонденту, американскому журналисту Г. Бернштейну, Витте выразил мнение относительно проблем международной политики: «Что касается положения на Балканах, кажется мне, что оно поведет к весьма серьезным последствиям. ‹…› В данном случае неожиданностью является только близорукость или, правильнее говоря, полная слепота официальных дипломатов, которые не предвидели возможности такого случая, не приготовились к нему и еще по нынешний день ходят ощупью в потемках. О, какая замечательная убогость талантами»
[512].
В этом же письме Витте опровергал сплетни о своем скором назначении: «Что же касается носящегося слуха, что вскоре я займу пост министра иностранных дел, то могу вам сказать, что для меня теперь было бы слишком поздно начинать карьеру, тем более когда я ее давно окончил». Тем не менее граф оставлял себе простор для маневра, намекая: «Разве только какие-нибудь чрезвычайные обстоятельства могли бы заставить меня изменить свой взгляд на это дело»
[513]. В мае 1914 года он вновь убеждал Бернштейна, что возвращаться к активной политической деятельности не собирается
[514]. Впрочем, нельзя сбрасывать со счетов и тот факт, что отставной государственный деятель был осведомлен о перлюстрации и поэтому понимал: среди тех, кто прочтет его письма, будут и агенты ДП, а в исключительных случаях и сам Коковцов. Данное обстоятельство следует учитывать, анализируя корреспонденцию Витте, – это касается, например, даже его письма к сестре, где он опровергает ее сведения о своем новом возвышении
[515].
Кроме того, в целом ряде писем он пытался создать образ опытного эксперта в международных делах, не в пример действующим дипломатам. В письме к издателю Б.Б. Глинскому, комментируя разразившуюся Первую Балканскую войну, Витте вскользь упоминал о Портсмутском мире: «Мы переживаем великий исторический момент. ‹…› Один из главнейших мотивов заключения Портсмутского договора – освободиться от бездны Дальнего Востока, чтобы быть в подобающем положении на Западе. Прошло 7 лет – не может быть, чтобы мы не были готовы, конечно, не для того, чтобы воевать, а для того, чтобы иметь свое “я”, а не “я” почтеннейших Пуанкарэ [sic. – Примеч. ред.], Грея и прочих уважаемых деятелей»
[516].
В переписке с Бернштейном граф неоднократно возвращался к теме Балканских войн, то и дело высказывая свои суждения на этот счет
[517].
Можно предположить, почему в обществе в качестве кандидата на дипломатический пост обсуждался именно Витте. При этом интересна перекличка внешнеполитических и экономических сюжетов: как видно, одним из оснований служила опытность бывшего министра в финансовых вопросах. Роль Витте при подписании мирного договора с Японией в 1905 году также была одной из причин того, что некоторые представители общества, рассуждая о необходимости перемены вектора в российской внешней политике, останавливали свой выбор на «Портсмутском герое». Кроме того, масштаб и разносторонность его личности, предшествующая репутация являлись не просто значимыми, но главными причинами неумолкавших разговоров публики о новом призыве реформатора к власти.
Следующим важным этапом в разговорах о Витте стал рубеж 1913–1914 годов. В одной из своих публицистических работ Г. Бернштейн, предваряя интервью с графом (1908 год), описывал его как опального вельможу, находящегося не у власти. Характеризуя же общее отношение к своему герою в российском обществе, журналист (книга вышла в 1913 году) признавал: «Повсеместно распространено чувство, что дни графа Витте еще не сочтены, что его призовут при первой чрезвычайной ситуации. Известный российский государственный деятель, говоря о Витте, заметил: “Выдающиеся умы, такие как Витте, не могут быть устранены надолго, особенно учитывая посредственность остальной бюрократии. Даже после падения они не утрачивают своей силы, и, конечно, он непременно снова возвысится”»
[518].
Несмотря на то что Бернштейн поддерживал с графом близкие отношения, вряд ли эти слова были инициированы последним – скорее, журналист лишь признавал то, что было у всех на устах. Уместно привести еще одно свидетельство. В декабре 1913 года в петербургском высшем обществе и банковских кругах ходили слухи о скором возвращении Витте к власти. Уже упоминавшийся предприниматель А.Ф. Филиппов пребывал под впечатлением от сказанного графиней М.Э. Клейнмихель на завтраке у предпринимателя М.И. Терещенко: «Таких, как Витте, у нас в России немного, и, несомненно, будут вынуждены его позвать… его скоро позовут»
[519].
В начале 1914 года Витте открыл кампанию против Коковцова, критикуя премьер-министра с трибуны Государственного совета
[520]. Яростная полемика двух премьеров – отставного и действующего – вылилась и на страницы газет
[521]. В своих расчетах на возможное возвращение к власти Витте опирался на главноуправляющего землеустройством и земледелием, А.В. Кривошеина. Тот также был заинтересован в отстранении Коковцова. Помимо Кривошеина, во временную коалицию с Витте входили князь В.П. Мещерский и Г.Е. Распутин (последний выступал борцом за народную трезвость). Заговорщики делали ставку и на нового управляющего Министерством финансов, П.Л. Барка, который был обязан Сергею Юльевичу своей стремительной карьерой в финансовом ведомстве
[522]. В январе – феврале 1914 года в прессу стали проникать очередные слухи о скором возвращении Витте в «большую политику»
[523], они циркулировали вплоть до мая
[524]. Широкое распространение таких слухов отмечалось в донесениях агентов ДП, которые полагали, что неверно считать эту информацию полностью вымышленной:
