Много разговору вызвал И.И. Колышко своею пьесой «Большой человек». ‹…› Нужно заметить, что прототипом «большого человека» Колышко выбрал не кого иного, как С.Ю. Витте. Пьесу принесли мне. Я уже говорил выше, как поступали у нас с произведениями, имевшими характер сенсационный: они становились предметом коллективного обсуждения. Общей участи не избег и «Большой человек». Мало того: на ней [на этой пьесе] главным образом сосредоточилось внимание начальства. Портретность у нас вообще не допускалась, а здесь дело касалось столь видного государственного деятеля, как покойный Витте. ‹…› Так или иначе, но после некоторых урезок пьесу вручили г. Колышко с разрешительной подписью
[568].
В июле 1908 года Б.С. Глаголин, актер, который должен был играть главную роль в спектакле, писал Суворину в личном письме: «У Колышко флирт с цензурой – надеюсь, благоприятный для него. На днях об том телеграфирую»
[569]. 2 сентября того же года, за два с лишним месяца до премьеры, в «Новом времени» появился фельетон Глаголина, в сатирической форме повествующий о перипетиях «Большого человека» в цензуре
[570]. Статья вызвала возмущение цензора, барона Дризена, и в частично процитированных выше воспоминаниях барон также упоминал о своем конфликте с актером
[571].
Б.С. Глаголин (Гусев) был не только актером, но и публицистом, драматургом, режиссером, театральным критиком. Он печатался в периодических изданиях, например в «Новом времени» и «Журнале Театра Литературно-художественного общества». По воспоминаниям современников, у Глаголина было яркое актерское дарование
[572]. С 1899 года он находился в составе труппы Петербургского Малого театра, на первых ролях. В иные сезоны был самым популярным актером столицы. Современные исследователи называют Глаголина первым актером, которого можно назвать настоящей звездой в привычном для нас смысле слова
[573].
Вернемся к фельетону. Глаголин приписывал цензору следующие слова: «Изобразите в драматическом действии, что человек, несомненно, никуда не годится, ежели ему дали отставку. ‹…› “Большой человек” – это нецензурно и даже неконституционно. Назовите пьесу “Собачий сын” – тогда пропустим». Как мог Дризен, столько писавший о вреде цензурных притеснений, замечал в статье Глаголин, запрещать «Большого человека»?!
Барон был хорошо известен в качестве историка театра и цензуры, автора нескольких серьезных специальных научных исследований
[574]. Оскорбленный, он попросил Колышко заявить в прессе, что статья Глаголина не имеет ничего общего с реальностью. Журналист ответил, что редакция «Нового времени» отказалась печатать его опровержение
[575]. Накануне премьеры та же статья Глаголина появилась в «Журнале Театра Литературно-художественного общества» – под названием «У всякого барона своя фантазия»
[576]. В письме к Колышко цензор просил по возможности подробно воссоздать их разговор об утверждении «Большого человека», дабы восстановить справедливость: «Статья недопустима с точки зрения личного достоинства ‹…› Мне вновь приписываются самые бессмысленные вещи, вроде того, что я предлагал Вам назвать пьесу “Собачий сын” (а почему не “бар[а]н Глаголин”?) и т. д.»
[577]
Колышко в свою очередь заверил Дризена в личном письме, что никаких соответствий между переговорами и «фантастическим изложением их» в статье Глаголина не находит
[578]. По-видимому, тот написал статью, чтобы подогреть интерес публики к пьесе, где ему была уготована главная роль. Хлесткие слова в фельетоне – не более чем журналистский прием, призванный заинтриговать публику.
Впоследствии актер принес барону Дризену свои извинения, но это произошло уже после премьеры. В недатированном письме к барону Глаголин признавался: «Мой фельетон был написан от чистого сердца, и я верил в правоту его. Но теперь я верю в то, что на сцену не стоит пропускать политических пьес и развращать ими и актеров, и публику, и сцену. Теперь, когда я прекратил издание моего журнала, мне ‹…› одиноко живется в театральном мире»
[579]. Вряд ли стоит принимать эти слова за чистую монету: заискивающий тон письма свидетельствует о том, что оно было продиктовано желанием получить помощь. Видимо, в новой ситуации расположение цензора стало для актера более важным.
Неизвестно, действительно ли Колышко просил опровергнуть статью Глаголина в «Новом времени». Но ясно, что подобная шумиха в прессе была на руку и Суворину, и Колышко, ибо обеспечивала успех будущей премьеры. Подробности злоключений «Большого человека» в драматической цензуре, отраженные в фельетоне, делали пьесе и театру отличную рекламу.
