Витте беспрестанно предупреждал о губительном влиянии войны на экономическое положение России. В устах бывшего министра финансов эти слова должны были звучать особенно веско. Тем не менее его заявления о грядущем крахе российской экономики воспринимались как политиканство, заведомая ложь. Уже упомянутый Б.А. Татищев именно так расценил слова Витте о том, что война приведет Россию к полному банкротству: «Как только Витте произнес эти слова, для меня стало ясно, что он просто морочит мне голову, и мой интерес к беседе разом упал. Действительно, пока Витте говорил о вопросах внутренней и внешней политики, он мог ошибаться, как вообще свойственно ошибаться всем людям. Но когда он заявил, что Россия, вступив в войну и имея на своей стороне Францию и Англию, может оказаться немедленным банкротом, было ясно, что он говорит заведомую для него самого ложь»
[767].
В одном из писем от ноября 1914 года, перехваченном ДП, сообщалось: «В Москву долетают к нам много “питерских” разговоров, последний из них, который я слышал, был не очень весел – на тему о наших финансах. Правда, одним из собеседников был Витте, конечно, всем недовольный и теперь германофил»
[768].
Образ «Витте-германофила» активно эксплуатировался правыми, многие из которых сами традиционно были германофилами. В начале же войны черносотенцы, не смущаясь двойственностью своего положения, перешли на противоположные позиции
[769]. Они были особенно неистовы в своей критике Витте. Газета «День» иронизировала впоследствии: «Германофильские симпатии Витте не секрет, но не правой бы печати об этом говорить»
[770].
Суждения Витте по финансовым вопросам воспринимались правыми в штыки, трактуясь как предательство национальных интересов. Характерно, что «германофильские симпатии» Витте увязывались с его близостью к евреям. Так, 7 февраля 1915 года граф выступил на съезде золотопромышленников, где вновь затронул хорошо знакомую ему тему финансовой политики. По его словам, для увеличения расценок на золото необходимо было, чтобы война закончилась как можно скорее
[771]. 10 февраля «Русское знамя» откликнулось разгромной статьей, в которой провозглашалось: «Нет, господин добрый, – если война кончится скоро, нашей победой, конечно, “будет хорошо”, но смеем заверить, что если Господь пошлет и дальнейшее испытание и война затянется – тоже будет недурно, ибо так хочет русский царь и с ним вся Россия… А “нехорошо” будет в конце концов лишь германцам и тем, от кого пахнет германским золотом сквозь чесночный запах ‹…› [намек на еврейство. – Э.С.]. Нет, господин, так выражаться в переживаемое время нельзя, потому что это преступно»
[772].
Материалы перлюстрации позволяют оспорить распространявшуюся черносотенцами оценку. На рубеже 1914–1915 годов, под воздействием военных поражений, настроения публики меняются и в обществе начинает распространяться мысль о скорейшем заключении мира. В одном из писем, перехваченном ДП, говорится: «Совсем не просты слухи о германофильских течениях наверху некоторых лиц, стремящихся ускорить мир в еще удобное для немцев время ‹…› Сейчас у всех на уме: когда кончится война»
[773]. В материалах перлюстрации сведения о подобных настроениях не единичны
[774].
В феврале 1915 года ДП перехватил письмо, адресованное Сергею Юльевичу. Автор послания, скрывшийся за псевдонимом Скептик, обращался к Витте с предложением о скорейшем заключении мира: «Не пора ли заблаговременно думать о почетном мире? ‹…› Какая цель войны “до конца”? Проливов не получим: англичане после войны покажут другое лицо, а для итальянцев появление русских на Средиземном море совсем нежелательно. ‹…› Франция – слабый союзник, а Англия – неверный. У Германии на севере есть друзья, не желающие ее разорения. Не лучше ли сговориться с Германией заранее?»
[775]
На мой взгляд, именно из-за репутации бывшего министра стали появляться слухи о скором заключении сепаратного договора с Германией при его участии. Российское общество, осознавшее гнет войны и ее затяжной характер, все чаще стало рассматривать возможности выхода из мирового конфликта. Государственный деятель, открыто заявлявший о своем неприятии войны с Германией, в прошлом умелый дипломат с международным реноме, «германофил», который неоднократно и во всеуслышание заявлял о своей позиции, – именно такой человек подходил для выполнения сложнейшей миссии. Многие в обществе доверяли слухам, будто граф строит планы того, как положить конец войне.
Реформатор действительно надеялся быть представителем империи на будущих мирных переговорах. Трудно сказать, на чем основывались ожидания графа, но известно, что с ноября 1914 года он переписывался с известным немецким банкиром Р. Мендельсоном. В его банке отставной сановник открыл счет, который с началом войны заморозили. В письме, датированном 25 января 1915 года, Витте сообщал:
Принято решение о том, чтобы, когда наступит момент мирной конференции, просить меня принять в ней участие в качестве делегата. Я не смогу принять это назначение до тех пор, пока любой и каждый будет иметь возможность критиковать мои пацифистские взгляды, говоря, что мое поведение объясняется личной заинтересованностью. Если вы считаете, что мое участие в конференции было бы полезным, вы должны действовать таким образом, чтобы устранить те условия, которые заставляют меня решиться на отказ от этого предложения
[776].
В качестве средства для разрешения противоречий между Германией и Россией Витте предлагал начать прямые переговоры между двумя императорами, притом как можно скорее. Граф требовал перевести вклады дочери и зятя на имя своей его жены в какой-либо надежный банк Копенгагена или Стокгольма. Мендельсон переписывался с Витте с ведома статс-секретаря Министерства иностранных дел Германии, фон Ягова, который лично контролировал переписку банкира с петроградским сановником
[777].
