Любая другая девушка в «Дубах» тут же сказала бы «да», ошарашенная тем, что ее пригласили в нашу компашку и опасаясь, что может упустить свой шанс. Но Ларк колеблется.
– Это мой первый день.
– Вот именно! Для тебя это возможность оторваться и завести новых друзей.
Ларк выглядывает из скорлупы.
– Похоже, что драки за честь стать моей подругой не предвидится, – говорит она, хотя, кажется, ее это не особо печалит. Многие девушки притворяются, что им все равно, но их страстное желание принадлежать к нашей группе читается во всем. Только не у Ларк. Ее что-то тревожит. Я чувствую это. Но не знаю, что именно.
– Мне казалось, ты говорила, что тебе достаточно и одного друга, – не сдаюсь я.
– Смотря что за друг, – отвечает она, но на ее губах появляется лукавая, слегка однобокая улыбка.
– Это означает «да»?
– Возможно, – произносит она и больше ничего не говорит до конца занятий.
По-моему, нет слова хуже, чем «возможно».
Все же вечером я тщательно собираюсь. «Возможно» может означать и нет, но я настраиваюсь на да. Я хочу быть красивой, но не такой, какой я мучительно пыталась быть. Я походила на тех отчаявшихся девчонок, которые любыми способами пытаются скрыть это отчаяние. Но ведь я не такая.
В зеркале я рассматриваю свое лицо с тщательно нанесенным макияжем. Я слишком затемнила брови. Они не идут к моим светлым волосам. Я не такая.
Вместо того чтобы смыть карандаш с бровей, я начинаю рыться в сваленной в кучу косметике, пока не нахожу кисть для окраски волос, которую высмеяла Перл. Я пристально смотрю в зеркало на свои светлые волосы, уложенные каскадом. В их цвете есть что-то неправильное, не сочетающееся с моей смуглой кожей. Я присматриваюсь еще тщательнее и замечаю тонкую темную полоску по линии пробора. Нахмурившись, я почти прижимаюсь к зеркалу. Кажется, что мои волосы темнеют, становясь у корня темно-каштановыми, почти черными.
Я смеюсь и, моргая, отодвигаюсь от зеркала. В последнее время у меня появилась сухость в глазах. Во время последнего осмотра (когда я прихожу к маме, меня там наблюдает их местный доктор) я спросила, могут ли линзы-импланты вызывать раздражение.
– Чушь, – ответил он. – Они у тебя почти с самого рождения. Твоя нейронная система давно приняла их. Теперь они часть тебя и не могут вызывать раздражения.
Но, несмотря на то, что я пользуюсь каплями, глаза по-прежнему выглядят покрасневшими и воспаленными. Иногда на несколько секунд у меня все расплывается перед глазами.
Скорее всего, странный цвет у корней мне всего лишь почудился – просто игра света и тени. Но она натолкнула меня на мысль. Зачем краситься в экзотический цвет, когда есть более натуральные оттенки? Эффект будет сногсшибательным, совершенно неожиданным. В воображении я уже слышу неодобрение Перл, но начинаю водить кистью для окраски по волосам.
Результат мне нравится.
Еще несколько штрихов – матово-черная губная помада, тонкая золотая линия вдоль верхних ресниц – и готово. Вот это я. Наконец-то.
Я должна была пойти прямо к Перл, но отправляюсь на поиски Ларк. Мне приходится спросить одного из слуг, где ее спальня. Выясняется, что ее временно запихнули в одну из комнат, которая прежде была гостиной трех других учениц, живущих в одной квартире. Очевидно, что они не собираются сдаваться так запросто: в угол втиснуты стол и кровать Ларк, но остальное пространство занято диванами, подушками, информблоками, скомканной одеждой. Хозяйки квартиры тоже здесь, стараются занять собой всю комнату, чтобы Ларк ничего не досталось.
На нее никто не обращает внимания, она сидит на своей кровати в углу, съежившись, уткнувшись подбородком в согнутые колени, как будто тоже хочет занимать как можно меньше места. Она не сразу увидела меня, и какое-то время я наблюдаю, как она сидит, странно уставившись в пустоту. Ларк не особо впечатлила меня, когда я впервые увидела ее: она не обладает блистательной красотой Перл. Нет, красота Ларк более утонченная: она в изяществе линий, выражении лица. Без макияжа или экстравагантной одежды, одним контуром губ, ямочкой на щеке, она достигает такого эффекта, который не под силу даже Перл. Это что-то простое и возвышенное одновременно.
Даже две складки на ее переносице кажутся милыми. Ни у кого в «Дубах» таких нет. Здесь никто всерьез и надолго ни о чем не задумывается.
Наконец она увидела меня, и ее лицо вспыхивает как лампочка.
– Твои волосы! – вскрикивает она в восторге, и я улыбаюсь. Широко и искренне, словно ее одобрение было моей главной целью. – Мне нравится, Ро. Это именно ты!
Она улыбается в ответ, и мне хочется сделать все ради нее: помочь, спасти.
– Эй, ты! – кричу я, разворачиваясь, чтобы увидеть лица ее соседок. – Живо встала и выкинула эти подушки отсюда! А ты выброси мусор! Теперь это комната Ларк.
От ощущения власти захватывает дух. Я – продолжение Перл, и хотя выражения лиц у них кислые, они знают, что лучше не возражать мне. Неохотно они поднимаются и начинают уборку в комнате.
– Ро, ты не обязана, – начинает Ларк, но я прерываю ее.
– Я знаю, что не обязана, – говорю я высокомерно. – Я никогда не делаю того, чего не хочу. – Я машу рукой девочкам, поторапливая их, и они начинают суетиться.
– Это овцы, – говорю я, когда они уходят. – Ты читала об овцах на уроках экоистории? Безвольные стадные животные, которые бездумно идут за вожаком. Я просто напомнила им, что я их вожак.
Ну, вице-вожак, после Перл, разумеется Ларк поднимает голову движением, в котором есть что-то неуловимо птичье.
– Но… разве это не делает тебя одной из овец? – спрашивает она. Перл сочла бы это оскорблением. Перл решила бы уничтожить ее во что бы то ни стало (если уже не решила). Я останавливаюсь и задумываюсь.
– Все мы овцы, – соглашаюсь я с ней, хотя ни за что не призналась бы в этом никому другому в «Дубах». – Мы все хотим знать, по какой тропе идти. Просто в «Дубах» у людей тропа более высокого уровня. Если мы должны стать пастухами, значит, можем быть и овцами-вожаками.
Ларк на мгновение закусывает губу.
– А что, если ты будешь овчаркой?
– Кем??
– Тем, кто следит за овцами, направляет их. Тем, кто оберегает их от опасности.
– Тем, кто думает за них? – спрашиваю я. – Может быть, но до тех пор, пока овцы не вспомнят, что они умеют думать самостоятельно.
На минуту между нами повисает тишина. Когда молчание становится неловким, я принужденно смеюсь и говорю:
– Ладно. Одевайся. Пошли.
– Я одета. Я пойду в том, что на мне.
На ней простое желтое платье с открытыми плечами и полотняные темные сандалии.
Я пожимаю плечами, прежняя жестокость возвращается.
