Иногда мне кажется, что я понимаю других лучше, чем саму себя.
Хоук уже в своей скорлупе, ждет начала урока. Скорлупа – это оболочка виртуальной реальности, обволакивающая каждого ученика и позволяющая нам полностью погрузиться в образовательный процесс. Его рука нежно поглаживает пульт управления интерфейсом инфоблока, забавляясь с сенсорными функциями, которые есть в его распоряжении. Движения настолько чувственные, что я невольно представляю, как эта темнокожая рука ласкает что-то живое. Мою кожу. Нет, Ярроу, не вздумай привязываться и нежничать. Это слова Перл, которые я слышу в голове. Любовь делает людей слабыми. Любовь – это то, что другие испытывают к тебе. Сдашься ей – и потеряешь свою власть. Ты станешь рабыней, вроде тех сельских работяг из внешнего мира, которые обречены вкалывать на заводе до конца своих дней.
Поэтому я не буду представлять, как Хоук касается моей обнаженной плоти. Наоборот, я представлю, что он гладит что-то более экзотическое и непривычное: кошку. Более двухсот лет никто не видел кошек. Никто не видел никаких других животных, кроме человека. Но у нас сохранились видеозаписи. Я видела, как тысячи антилоп неслись по равнине, кидались в реку, где их хватали крокодилы. Я видела, как изящные колибри заигрывали с цветами и как гибкие змеи обвивались вокруг деревьев. Холодные и мертвые байты хранят тот мир внутри инфоблоков.
Мир, которого нет. Пройдут столетия, прежде чем Земля восстановится в полной мере, чтобы человек смог выжить вне пределов Эдема. В нынешнее время есть только люди и технологии и еще несколько выносливых видов водорослей, грибков и бактерий, которые обеспечивают нас едой.
– Мяу, – говорю я и, прищуриваясь, проскальзываю в скорлупу, устраиваясь рядом с Хоуком. Она рассчитана на одного, и нам внутри довольно тесно. Похоже, он не возражает. Осенние листья, которые украшают верхнюю часть моей юбки, достаточно откровенно демонстрируют мою ногу. Он смотрит… а потом переводит взгляд на мое лицо. Мамочка хорошо его воспитала.
– Привет, Ярроу, – говорит он, пододвигаясь, чтобы освободить мне больше места. – Понравились цветы, которые я прислал тебе в комнату?
Конечно же, это были не настоящие цветы, а милая охапка лилий из синтетического шелка.
– Цветы? – я распахиваю глаза, слегка запрокинув голову. Насколько плохой мне быть? Сказать ему, что я не получила или…
– Ах, эти, – говорю я, притворяясь, что долго припоминала. – Я нашла какую-то солому возле комнаты. Я решила, что уборщица забыла выбросить мусор. – Я хихикаю, очаровательно склоняя голову набок. – Боюсь, я сказала брату Бёрчу, что Жасмин стоит немедленно уволить.
Черт! Я снова прокололась. Откуда мне знать, как зовут уборщицу? Она настолько ниже нас. Перл никогда бы не простила мне, если бы узнала. Я часто совершаю позорные проступки вроде этого. Я бы ей сказала, что во всем виновата мама: она приучила меня обращать внимание на мелкие детали. После такого Перл наверняка взглянула бы на меня почти презрительно. Как будто знать имя уборщицы – это как знать имя кучки отбросов. Смехотворно и немыслимо.
Но Хоук даже не обратил на это внимания. Было видно, как он нахмурился, когда я плохо отозвалась о его подарке, однако он слишком хорошо воспитан, чтобы ответить. Ярость не свойственна высшим классам, говорит Перл. Мы мстим.
Первый удар нанесен, теперь чуток нежности. Ударь… замри… поцелуй… а потом жми до конца. Так ты действительно сделаешь больно. Не давая ему опомниться, я тянусь к нему и целую в щеку. Вернее, пытаюсь поцеловать в щеку. У него хорошая реакция, он быстро поворачивает голову, и мои губы соприкасаются с кончиками его губ. Я борюсь с желанием отпрянуть в смущении. Не хочу целоваться с ним всерьез. Я хочу, чтобы он любил меня. Я хочу, чтобы все любили меня. Я хочу владеть ими. Я хочу, чтобы меня окружали преданные люди, которые никогда меня не бросят.
Впрочем, легким поцелуем я добиваюсь нужного эффекта. Его лицо расслабилось, и он улыбается. Я прощена.
– Ничего страшного, – говорит он. – Я отправлю тебе другие. Куда лучше.
Я сказала ему почти правду. Цветы я получила, но, как только я их увидела, я отдала их Жасмин, чтобы та выбросила их, забрала в свое, без сомнения, убогое маленькое жилище, да что угодно. Один их вид был мне противен.
Он вытягивается напротив меня в тесном помещении скорлупы.
– Ждешь сегодняшнего Праздника снега?
Я пожала плечами:
– Только для того, чтобы надеть новое платье.
В моей жизни было шестнадцать снежных дней, и, должно быть, они были совершенно унылыми, потому что я с трудом могу что-нибудь о них вспомнить. Только смутные отрывочные воспоминания о танцах, банкетах, веселье. Единственное, что хорошо запомнилось, – это лоскут неба, где звезды, казалось, приумножились от того, что появились снежинки, которые ровно на одну ночь запорошили небеса. Где же была я на этом Празднике снега?
– Мне он тоже кажется глупым, – говорит Хоук, уловив безразличие в моем голосе и понимая его по-своему. Стоит кому-то втрескаться в тебя, как они начинают соглашаться с каждым твоим словом. – В смысле, здесь нет естественных осадков, и мы должны беречь воду, и зачем тогда Экопан планирует одну снежную ночь каждый год?
– И один день дождя спустя полгода, – напоминаю я.
Снег всегда идет ночью. А дождь днем. Помню, как на один Праздник дождя я оказалась где-то высоко, совершенно беззащитная. Когда дневное небо затянуло искусственными облаками, я, в лихорадочном упоении запрокинув голову, старалась поймать языком тугие капли.
– По-моему, Экопан делает это для того, чтобы мы почувствовали себя ближе к природе, – продолжает Хоук. – Я серьезно, вот, смотри. – Он нажимает кнопки на панели управления своей скорлупы, и внезапно нас окружает панорама одного из Праздников снега прошлых лет. Должно быть, это было еще до моего рождения. Все наряды выглядят старомодно, блеклой расцветки, без изысков, грубо спадают свободными складками. Такую одежду наверняка носили наши бабушки и дедушки.
Скорлупа спроектирована так, чтобы дать ученикам ощущение полного погружения. На самом деле непонятно, зачем нам вообще нужны учителя. Они могли бы просто загружать уроки в наши скорлупы и отдыхать до конца дня. Температура внутри скорлупы падает, и, несмотря на пение и ликование толпы, которая выглядит такой живой, все воспринимается как-то приглушенно. Я там, среди людей, но в то же время как будто на расстоянии от них. На самом деле я все чувствую, хотя умом понимаю, что это лишь иллюзия. Вот престарелая женщина поднимает на руках ребенка вверх так, чтобы он смог своей пухлой ручкой поймать снежинку. От такого зрелища я не могу сдержать улыбку. Хоук жмет другую кнопку, и мы переносимся к замерзшему только на одну ночь искусственному пруду. Парочки скользят по его поверхности. Скорлупа набрасывает капюшон виртуальной реальности мне на голову, и кажется, что я скольжу вместе с ними.
Я почти не дышу, когда Хоук выключает прибор. Скорлупа восстановила нормальную температуру и снова стала просто машиной: наваждение исчезло. Но мои щеки еще пылают румянцем от недавнего холода.
