Для полного счастья мне не хватало только моря. Я привыкла подолгу и не отрываясь смотреть на него каждый день моей жизни и теперь скучала без него. Все три мои плантации находились в глубине острова, но, поскольку ни разу не бывало, чтобы мое желание оставалось неисполненным, я решила купить еще одну плантацию, у воды. Поэтому я после положенных переговоров приобрела имение Бубубу. Мои домашние любимцы переехали туда со мной и, несомненно, выходя из своих корзин и клеток, удивились, когда встретились в новом дворе. Было заметно, что эта перемена им так же приятна, как мне. Я могла часами сидеть, наблюдая за ними, или же бродила вдоль берега моря, глядя на его синие воды, на корабли, которые шли к городу с севера, и на быстрые рыбачьи лодки, скользившие мимо одна почти сразу за другой.
В Бубубу я была ближе к городу, до него можно было легко добраться и по дороге, и по воде. И, живя в этом имении, я действительно больше общалась с людьми, чем в Кисимбани. Трое из моих братьев часто приезжали ко мне либо на коне, либо в лодке, и мы счастливо проводили время вместе – болтали, ели и пили, играли в карты, взрывали фейерверки. За все это время не проходило и суток, чтобы меня не посетили по меньшей мере одна или две дамы, а иногда этих дам бывало не меньше десяти. Одни заезжали ненадолго, другие оставались на несколько дней. Но я сама по воле судьбы прожила в Бубубу мало времени, хотя очень сильно полюбила это место. Маджид сообщил мне о том, что новый английский консул желает приобрести Бубубу, чтобы жить там, когда ему захочется отдохнуть за городом. Как ни больно мне было расставаться с моим любимым владением, я не могла упустить первую возможность показать тому, кому так подло причинила вред, что раскаиваюсь, – и я принесла эту жертву.
Примерно через неделю после своего отъезда из Бубубу я снова поселилась в городе. Однажды вечером ко мне пришла Холе. Она была в раздраженном состоянии, и я не могла не заметить этого, как только она вошла. И действительно, сестра пришла укорять меня за то, что я уступила свое имение консулу. Когда я вежливо ответила, что это только мое дело, она принялась с большим жаром обвинять меня в том, что я продала свою собственность, чтобы угодить «проклятому», как она высказалась, Маджиду. Потом она повела себя еще грубее и, наконец, вышла из дома, воскликнув на прощание: «Выбирай – или Баргаш и я, или этот раб англичан! До свидания!»
После этого я больше никогда не видела Холе, хотя сама продолжала жить в городе; только после моего отъезда с Занзибара ее неприязнь ко мне ослабла. А тогда я решила обходить стороной и Маджида, и Хадуджи, чтобы не могло возникнуть подозрений, будто обвинение Холе в конце концов оказалось правдой. Но меня ждала неожиданная встреча.
Через две недели после моего переезда в город ко мне пришел не кто иной, как Маджид, и не один, а в сопровождении огромной свиты! Он сказал, что желает поблагодарить меня за то, что я вывела его из затруднения в деле с английским консулом: Маджид оказался бы в неприятном положении, если бы ответил отказом на его просьбу. Я пробормотала в ответ несколько неразборчивых фраз, и Маджид перевел разговор на другие темы – и ни разу не упомянул о заговоре, чем великодушно дал мне понять, что не сердится на меня за участие в нем. Мы расстались лучшими друзьями, а перед этим он попросил меня отдать визит ему, Хадуджи и моей тете Айше, которая была с ними. Так я и сделал; но эта простая вежливость позже дорого обошлась мне: до сих пор ее считают преступлением с моей стороны те самые люди, которым я во время заговора помогала возвести на престол Баргаша. Подобные недоверие и зависть могут показаться непонятными, но они были характерны для моей родни, когда нашу семью разрывали на части споры между партиями внутри ее.
Две партии существовали по-прежнему, и интриги не утихали, только теперь их плели не так открыто и с меньшим шумом. Эти трения между родственниками было еще тяжелее терпеть оттого, что никто не скрывал своего мнения и не сдерживался, выражая его. Дело в том, что восточные люди по своей природе очень искренни. Они совершенно не способны прятать свои чувства, что с таким мастерством делают европейцы. Когда восточный человек считает кого-то своим заклятым врагом, он редко хранит это в тайне, и ему совершенно все равно, если он грубо оскорбил врага взглядом, словом или жестом. Восточный человек просто не понимает, как это можно – делать то, что противоречит твоим истинным чувствам и мнениям. Ему почти неизвестна та формальная вежливость, которую здесь соблюдают все люди без исключения при всех обстоятельствах. Даже только попытка лицемерить – но и это трудно для нас с нашими пылкими страстями и горячей кровью – привела бы к тому, что клеветники обвинили бы лицемера в трусости. В те дни я много раз, снова и снова, слышала такие вопросы: «Почему я должен показывать, будто я не такой, какой я есть?», «Разве Господу не ясны все мои мысли и чувства?», «Почему я должен дрожать или притворяться перед человеком?».
С другой стороны, именно на Восток нужно отправиться, чтобы увидеть верную и по-настоящему самоотверженную дружбу. Нельзя сказать, что такие отношения между людьми возможны только там, но совершенно верно, что, если араб любит, его верность предмету этой любви так велика, что способна сдвинуть горы. Хотя нигде границы между сословиями не соблюдаются так строго, как там, нигде они не значат так мало, как там, если возникает подлинная дружба. Принц обращается с сыном конюха, который стал ему любимым другом, как с потомком благородного семейства, и не иначе. Принцесса будет так же ласкова с женой или дочерью своего управляющего, как с дамой из высшей знати. Моя сестра Медже, например, взяла к себе жить во дворец девушку низкого происхождения, и ее привязанность к этой бедной и скромной, но умной девушке не угасла, пока их не разлучила смерть.
Иногда аристократка становится близкой подругой чужой рабыни – конечно, не негритянки, а черкешенки или абиссинки. Это большая удача для рабыни, поскольку такая покровительница купит ее за любую цену, чтобы потом освободить. Это освобождение происходит под покровительством закона, который провозглашает, что никто не имеет права нарушить или отменить принятое решение. Если мужчину бросают в тюрьму, его лучший друг позволяет каждый день на несколько часов запирать себя в камере вместе с ним. Вместе с изгнанником уезжают с родины его ближайшие друзья.
В случае несчастья или внезапной бедности друг может рассчитывать на кошельки своих друзей, и поэтому у нас не прижилась общественная благотворительность. Мы привыкли к этому с юности, и для нас это естественно.
Глава 19
Бегство с Занзибара
Знакомство с господином Руэте. – Побег. – Свадьба в Адене. – Короткое счастье в Гамбурге. – Жизнь в Германии после него.
В эти мрачные дни раздоров в нашей семье мне принесла счастье любовь молодого немца, представлявшего на Занзибаре одну из гамбургских коммерческих компаний. Поскольку в печати были неверно описаны подробности связанных с этим событий, я думаю, что будет лучше коротко рассказать, как это случилось.
При правлении моего брата Маджида европейцы пользовались большим почетом. Они были желанными гостями в его дворце и в его имениях, и к ним всегда относились с подчеркнутым вниманием. Моя сестра Холе и я поддерживали с жившими на Занзибаре европейцами приятные знакомства, обмениваясь с ними теми знаками вежливости, которые были разрешены обычаями нашей страны. Большинство европейских дам, живших на Занзибаре, наносили визиты только Холе и мне. Я познакомилась с моим будущим мужем после возвращения из Бубубу. Новый дом, который я тогда приобрела, был рядом с его домом, и его плоская крыша была чуть ниже моей. Из верхнего окна я часто смотрела на веселые мужские праздники, которые он устраивал, чтобы показать мне, как в Европе принято накрывать на стол и принимать пищу. О нашей дружбе, которая в конце концов переросла в глубокую взаимную любовь, пошли разговоры в городе, и мой брат Маджид услышал их.
