Глава 2
Бет-иль-Ваторо
Вера мусульман в предопределение. – Подарки при отъезде. – Короткая поездка на государственном катере. – Бет-иль-Ваторо. – Арабская мебель и украшения арабских домов. – Тоска по прежнему дому. – Бойцовые петухи Маджида. – Достижения амазонки. – Устные и письменные сообщения. – Высокомерие Хадуджи.
В конечном счете эти перемены не были легкими для моей матери. Она была очень привязана к Бет-иль-Мтони, потому что провела в нем большую часть своей жизни. Кроме того, она не любила ничего нового. Но – как она позже сказала мне – мысль, что она, возможно, будет в силах чем-то помочь детям подруги, оказалась сильнее личных склонностей. Как только стало известно, что она решила переехать, со всех сторон зазвучало жалобно: «Джилфидан (это было имя моей дорогой матери), разве ваше сердце закрыто для нас, что вы покидаете нас навсегда?» – «Ах, мои друзья, – отвечала она. – Я покидаю вас не по своей воле, мой отъезд был предопределен свыше». Нет сомнения, что некоторые читатели мысленно посмотрят на меня с жалостью или пожмут плечами из-за того, что я говорю «предопределено». Возможно, эти люди до сих пор закрывали свои глаза и уши перед волей Бога, отвергая проявления Его Божественного присутствия в мире и давая все на полную волю случая. Нужно, конечно, отметить, что я родилась в мусульманской вере и в ней была воспитана. Более того, я рассказываю об арабской жизни и об арабской семье, где – если это настоящая арабская семья – были совершенно неизвестны две вещи: слово «шанс» и материализм. Мусульманин признает Бога не только своим создателем и хранителем, но и ясно осознает, что Господь присутствует везде; он верит, что всеми делами, большими и малыми, должна править не его собственная воля, а воля Господа.
Несколько дней были потрачены на приготовления, а потом мы ждали возвращения Маджида, который должен был сам руководить нашим переездом. Я особенно жалела, что расстаюсь с тремя товарищами по играм – двумя из своих сестер и одним из братьев, которые были почти одного со мной возраста. С другой стороны, я очень радовалась, что прощаюсь с нашей новой суровой учительницей. Из-за нашего будущего отъезда наши комнаты были похожи на большой пчелиный улей. Все приносили нам – каждый соответственно обстоятельствам своей жизни и силе привязанности к нам – приносили нам прощальные подарки: там это очень популярный обычай. Ничто не заставит араба оставить уезжающего друга без подарка, каким бы мелким ни был тот дар, который он способен преподнести. Я вспоминаю один случай в этом роде. Однажды – я тогда была совсем маленькой девочкой – мы побывали на плантации и собирались возвращаться на лодках домой, в Бет-иль-Мтони. Вдруг я почувствовала, что кто-то слегка дернул меня за рукав, повернулась и увидела маленькую старую негритянку. Она подала мне что-то, завернутое в листья банана, и сказала: «Это вам, хозяйка, в честь вашего отъезда. Это первый созревший плод с моего поля». Я быстро развернула листья и обнаружила внутри только что сорванный початок кукурузы. Я не знала эту старую негритянку, но позже мне стало известно, что она долгое время была любимицей моей матери.
Наконец приехал Маджид и объявил, что капитан «Иль-Рамани» получил приказ прислать завтра вечером катер для нас и еще одну лодку для наших вещей и тех, кто будет нас сопровождать. Случилось так, что в день, когда мы должны были уехать, мой отец был в Бет-иль-Мтони, и мы отправились в бенджиле, рассчитывая найти его там. Он задумчиво шагал вперед и назад, но, увидев мою мать, пошел к ней навстречу. Вскоре они уже увлеченно разговаривали о нашей поездке, а тем временем султан приказал одному из евнухов принести мне леденцы и шербет – вероятно, чтобы прекратить мои непрерывные вопросы. Как легко можно предположить, я ужасно волновалась, и мне было неимоверно интересно, какой у нас новый дом и вообще все, что касалось жизни в городе. До этого я была в городе всего один раз и очень недолго, поэтому меня ждало знакомство со многими братьями, сестрами и мачехами. Мы, разумеется, направились в комнаты высокородной и могущественной Аззы бинт-Сеф, и она милостиво соизволила проститься с нами стоя, что было, так сказать, уступкой с ее стороны, поскольку обычно она принимала и отпускала посетителей сидя. Моя мать и я получили привилегию прикоснуться губами к ее изящной ладони – и навсегда повернуться спиной к этой госпоже. Затем мы ходили вверх и вниз по лестницам, прощаясь с друзьями, но из них лишь половина была дома, поэтому моя мать решила вернуться в ближайший час молитвы, когда она обязательно должна была увидеть их всех.
В семь часов вечера перед бенджиле появился наш большой катер, которым пользовались только в особых случаях. Им управляли, как я помню, двенадцать матросов, на корме висел простой, без узоров или символов, темно-красный флаг – наш знак, и другой такой же висел на носу. Задняя часть корабля была накрыта широким навесом, под которым лежали шелковые подушки, кажется для десяти человек. Старый Джохар, доверенный евнух моего отца, пришел сообщить нам, что все готово; он и еще один евнух получили приказ сопровождать нас от султана, смотревшего на нас из бенджиле.
Наши друзья со слезами на глазах проводили нас до двери, и их печальное: «Веда! Веда!» («До свидания! До свидания!») до сегодняшнего дня звучит в моих ушах.
Возле берега у нас неглубоко, и поэтому не было ни одного места, где мы могли бы пристать к нему. Но существовало три способа добраться до лодки. Можно было сесть в кресло, которое несли крепкие телом матросы; можно было влезть одному из них на спину или просто пройти над водой по доске от сухого песка до борта судна. Моя мать выбрала этот третий способ, только с каждой стороны ее поддерживал шедший вброд по мелководью евнух. Еще один евнух перенес меня и опустил на корму рядом с матерью и старым Джохаром. Катер был освещен разноцветными фонарями, и, как только мы отплыли, гребцы, по арабскому обычаю, запели медленную ритмичную песню. Мы, как обычно, плыли вдоль берега, и тут я мгновенно уснула. Меня разбудили звуки: много голосов кричали мое имя. Я испугалась и с изумлением увидела, хотя все еще находясь в полусне, что мы подплываем к месту назначения. Корабль остановился почти под окнами Бет-иль-Сахеля; они были ярко освещены и полны зрителей – в основном моих незнакомых братьев, сестер и мачех. Некоторые из детей были моложе меня, и они так же сильно хотели познакомиться со мной, как я с ними. Это они так громко звали меня, когда появился долгожданный катер. Мы сошли на берег таким же образом, как поднялись на борт. Мои маленькие братья приветствовали меня более чем горячо и стали настаивать, чтобы мы сразу же пошли вместе с ними, но моя мать, конечно, отказалась это сделать, потому что такая задержка огорчила бы Хадуджи, которая уже ждала у окна своего дома. Я уверена, что достаточно сильно опечалилась оттого, что мне не позволили сейчас же пойти к братьям и сестрам, раз я долго предвкушала эту счастливую минуту, но я достаточно хорошо знала свою мать и понимала, что, приняв решение, она его не изменит. Несмотря на свою ни с чем не сравнимую по самоотверженности любовь ко мне, она всегда была твердой в своих решениях. Пока же она утешила меня обещанием взять меня в Бет-иль-Сахель на целый день после того, как мой отец вернется туда.
