А потом вообразите головную боль, сметающую все на своем пути. Длится она от нескольких часов до нескольких дней. Примерно так это ощущается. Вот почему я старалась избегать соприкосновения с чужим разумом. Мне были знакомы последствия. Во всех подробностях.
Теперь мне стало доподлинно известно, что со мной сделают, если вычислят, кто я на самом деле.
Я убрала блокнот с коленей, и очень вовремя. Тот же солдат СПП резко отдернул занавеску.
– Ты возвращаешься в свой бокс, – сказал он. – Иди за мной.
Мой бокс? Я вгляделась в его лицо, пытаясь различить малейшие признаки лжи, но не увидела ничего, кроме раздражения. Оставалось только кивнуть. Тело трясло от ужаса, и в момент, когда ноги коснулись пола, все, что накопилось внутри, выплеснулось наружу. Мысли, страхи, картинки – все закружилось в бешеном водовороте. Я вцепилась в перила, чтобы удержаться в вертикальном положении.
Перед глазами все еще плавали черные точки, когда СПП рявкнул:
– Быстрее! Хватит прикидываться, никто не оставит тебя здесь еще на одну ночь.
Несмотря на жестокие слова, я заметила, что в глазах солдата промелькнул страх. Страх, переходящий в ярость – вот основное чувство, которое испытывали все солдаты Термонда по отношению к своим подопечным. До нас доходили слухи, что в рядах военных больше не осталось волонтеров. Теперь служить должен был каждый, от двадцати двух до сорока лет. И большинство из призывников – в Пси-подразделении.
Я стиснула зубы.
Целый мир расстилался у моих ног, пытаясь поглотить меня без остатка. Слова СПП вертелись в голове.
Еще на одну ночь? Что бы это значило? Сколько я здесь пробыла?
Меня по-прежнему качало, но я все же пошла за солдатом по коридору. Здание лазарета состояло из двух небольших этажей. Потолок здесь был настолько низким, что даже мне приходилось испуганно пригибаться у каждого дверного проема. В противном случае я рисковала удариться головой. На первом этаже находились койки, а второй предназначался для тех, кто нуждался в «тайм-ауте» – так мы это называли. Иногда туда отправляли заразных больных, но чаще всего на второй этаж попадали дети, окончательно слетевшие с катушек. Искалеченное сознание в Термонде продолжало разрушаться и дальше.
Я попыталась сфокусироваться на том, как двигаются плечи СПП под черной униформой, однако это оказалось непросто. Большинство занавесок были отдернуты, и внутрь мог заглянуть кто угодно. Чаще всего мне хватало короткого взгляда в сторону каждой кабинки, но предпоследняя у входной двери…
Ноги стали ватными, когда я ощутила запах розмарина.
Доктор Бегби что-то тихо говорила «зеленому» мальчику. Я узнала его. Наши койки стояли друг напротив друга. Мэттью? А может, Макс? На лице мальчика запеклась кровь, так же как и у меня. Кровь была около носа и глаз, стекала по щекам. В животе словно появился тяжелый камень. Этого зеленого тоже вычислили? Доктор Бегби беседовала с ним по тому же поводу? Я оказалась не единственной, кто выяснил, как можно обмануть систему, как выдать ложь за правду.
Возможно, мы с ним были одного поля ягоды.
И возможно, к завтрашнему дню мы оба будем мертвы.
– Быстрее! – выплюнул СПП, даже не пытаясь скрыть раздражение. Я с трудом поспевала за ним, но беспокоиться было не о чем. Будучи в сознании, я бы ни за что не осталась в лазарете. Тем более когда над головой нависла новая угроза. Я знала, что они собираются со мной сделать.
Знала, что скрывается под слоями белой краски.
Первых детей, которые попали сюда, постигла участь подопытных свинок. Они испытали на себе весь ужас электрошока и препарирования мозгов. Истории передавались из уст в уста со священным трепетом. Ученые пытались найти способ нейтрализовать новые способности – «вылечить» детей, а в действительности просто убивали в них волю к жизни. Тот, кто разоблачил этот ужас, был назначен управляющим во время первой волны. Меня привезли во время второй, и это была удача. С каждой волной детей прибывало все больше и больше, лагерь разрастался, пока не осталось ни одного свободного клочка земли. Это случилось лишь через три года. С тех пор новых слухов больше не появлялось.
По мнению солдата, я шла недостаточно быстро. Он с силой втолкнул меня в зеркальный коридор. Указывающая на выход стрелка светилась кроваво-красным. СПП толкнул меня еще раз, сильнее, и засмеялся, когда я упала. В груди сквозь боль начали пробиваться первые ростки гнева. Останавливало лишь то, что солдат может запросто привести меня в укромный уголок и прикончить.
Вскоре я уже стояла снаружи, вдыхая свежий весенний воздух. Набрав полные легкие туманной прохлады, я попыталась проглотить обиду. Нужно было подумать. Оценить обстановку. Если он собирался разделаться со мной в одиночку, я легко могла бы взять верх. Это не проблема. Зато перебраться через железный забор будет непросто – к тому же я не имела представления, где, черт побери, нахожусь.
Когда я только попала в Термонд, однообразие пейзажа скорее успокаивало, избавляя от болезненных воспоминаний. Западная Вирджиния и Вирджиния не сильно отличаются друг от друга, хотя жители Вирджинии наверняка стали бы это отрицать. Одинаковые улицы, то же небо, та же кошмарная погода: либо попадаешь под дождь, либо изнываешь от влажности. Однако кое-чем Вирджиния все-таки отличалась. Одна девочка из нашего бокса с пеной у рта доказывала, что видела во время поездки табличку «Добро пожаловать в Западную Вирджинию», так что мы прорабатывали и эту версию.
СПП пошел чуть медленнее, подстраиваясь под мою ковыляющую походку. Один или два раза он что-то пробурчал про дурацкую траву, заслоняющую обзор дежурным на контрольной башне.
Когда башня оказалась в поле нашего зрения, мне почудилось, что я волочу за собой на цепи огромный железный шар. Само здание выглядело заурядным, а башней его назвали из-за того, что оно возвышалось точно одинокая скала посреди моря однообразных деревянных лачуг, расходившихся от башни кругами. Забор, находящийся под напряжением, замыкал внешнее кольцо и охранял мир от нас, фриков. Следующие два кольца принадлежали зеленым. Потом еще два – синим. В остальных жили красные и оранжевые. До тех пор, пока их не забрали. Эти кольца располагались к башне ближе всего – по-видимому, начальство решило, что так будет проще приглядывать за опасными типами. Но после того, как один из красных поджег свой бокс, их всех перевели подальше, используя зеленых как буфер, на случай, если кто-то попытается преодолеть изгородь.
Сколько было попыток побега?
Пять.
А успешных?
Ноль.
Я не знала ни одного зеленого или синего, который бы пытался бежать. Все сцены отчаяния, стремительные налеты организовывали небольшие группки красных, оранжевых и желтых. Те, кого поймали, обратно уже не возвращались.
Было время, когда мы чаще общались с другими цветами, еще до того, как нас разделили. Пустующие боксы красных, оранжевых и желтых отдавали синим, а новоприбывшие зеленые (самая многочисленная группа) заполняли старые хибары синих. Лагерь разросся до такой степени, что инспекторы начали составлять списки, сортируя нас по цвету и полу. Столовую мы посещали по этому принципу. Однако даже после этого выбить себе место за столом было не так-то просто. За несколько лет я ни разу не увидела мальчика-ровесника.
