– Ну, я не видела официальных списков. По тридцать человек в боксе, а самих боксов около ста. Могло быть, и больше, но красных, оранжевых и желтых вывезли из лагеря.
По-видимому, Лиама глубоко поразили мои слова. Он сдавленно кашлянул.
– О господи, – выдавил он. – Что это был за лагерь?
– Не твое дело, – буркнула я. – Вы мне свой не называли.
– Каледония, штат Огайо, – сказал Толстяк, проигнорировав осуждающий взгляд Лиама. – Нас держали в здании заброшенной школы, мы сбежали. Твоя очередь.
– Как я могу быть уверена, что вы не заложите меня на ближайшем пункте СПП?
– Ну конечно! Мы только и делаем, что пишем доносы.
Спустя мгновение я резко выдохнула:
– Ладно. Я из Термонда.
Молчание, казалось, длилось целую вечность.
– Ты серьезно? – в конце концов выдавил Лиам. – Безумный Термонд с монстроидными детишками?
– Опыты больше не проводят, – уязвленно заметила я.
– Да нет, я просто… просто… – Лиам силился подобрать слова, – я думал, он переполнен. Поэтому нас и отвезли в Огайо.
– В каком возрасте тебя забрали? – оценивающе спросил Толстяк, однако лицо его было таким же испуганным, как и у друга. – Совсем маленькой, ведь так?
Ответ вырвался у меня прежде, чем я успела его обдумать:
– На следующий день после того, как мне исполнилось десять.
Лиам присвистнул, и мне стало интересно, какими же слухами должен был обрасти Термонд за столько лет. И главное – кто их распространял? Новый командующий СПП?
К тому же если люди обо всем знали, почему они не попытались нам помочь?
– И сколько же вы, мальчики, пробыли в Каледонии?
– Сузуми около двух лет. Я полтора года, а Ли около года или что-то вроде того.
– Все… – «Всего-то?» – прошептал мерзкий внутренний голосок, хотя в глубине души я прекрасно понимала, что в лагере каждая минута приравнивалась к целому дню. И этой минуты иногда было вполне достаточно, чтобы сломать человека.
– Сколько тебе сейчас, шестнадцать? Семнадцать?
– Не знаю, – сказала я и чуть не упала от собственного ответа. Я и впрямь не была уверена – Сэм утверждала, что прошло шесть лет, но она могла и ошибиться. Время в Термонде текло по-особому. Я видела, как сменяются времена года, но в какой-то момент перестала обращать на это внимание. Просто росла, становилась выше и каждую зиму думала о том, что повзрослела еще на год, но все это… до настоящего момента не имело ровно никакого значения. – Какой сейчас год?
Фыркнув, Толстяк закатил глаза. Он уже открыл рот, собираясь что-то произнести, но увидел выражение моего лица и остановился. Не знаю, чем оно его так поразило, но издевку как ветром сдуло. В сощуренных глазах мелькнуло нечто напоминающее жалость.
А Лиам… его лицо стало абсолютно бесстрастным.
Я почувствовала, как покалывает кожу на затылке, и вцепилась руками в ткань форменных шорт. Меньше всего я сейчас нуждалась в жалости кучки незнакомцев. В следующую секунду острый укол вины смыл чувство недовольства и страха. Мне вообще не следовало открывать рот. Уж лучше бы я солгала или пропустила вопрос. Что бы они там ни думали о Термонде, какие бы ужасы себе ни представляли, жалость в их глазах ранила куда сильнее. Ирония происходящего добила меня окончательно. Они ведь не знали, что вместо несчастной мышки подобрали настоящего монстра.
– Значит, шестнадцать, – ответила я, когда Лиам назвал год. Все-таки Сэм оказалась права.
Одна мысль не давала мне покоя.
– Неужели они все еще строят лагеря и похищают детей?
– Уже не так активно, как раньше, – ответил Лиам. – Самый болезненный удар пришелся на последнее поколение – ровесников Зу. Потом рождаемость резко упала. Люди были слишком запуганы, чтобы рожать. Это произошло еще до того, как президент выпустил запрет на продолжение рода. В основном в лагеря отправляют детей нашего возраста. Так что вариантов всего два: либо спрятаться, либо убежать.
Я кивнула, пытаясь переварить услышанное.
– А правда, – начал Толстяк, – что в Термонде…
– Думаю, на сегодня достаточно, – оборвал Лиам. Отодвинув руку Толстяка, он вновь открыл дверь. – Она ответила на твои вопросы, мы на ее, а теперь пора ехать дальше, пока дорога свободна.
Зу забралась в машину первой, я, не глядя, последовала за ней. На пассажирском сиденье можно было удобно вытянуться, скрывшись от очередных нежданных вопросов.
Толстяк устроился рядом с водителем, бросив на меня еще один, последний взгляд. Губы его плотно сжались и побелели. Наконец он уткнулся в лежащую на коленях книгу, сделав вид, что меня вообще не существует.
Черная Бетти заурчала, и я почувствовала, как вибрирует двигатель. Похоже, говорить хотелось только ей.
Дождь продолжал лить, погружая в сумрак все вокруг. Стекла запотели, и минуту я ничего не могла разглядеть. Фары освещали пустоту.
Толстяк включил радио, и диктор затрещал об американском газовом кризисе и его последствиях на Аляске. Мерное бормотание великолепно убаюкивало.
– Эй, Зеленая, – позвал Лиам. – У тебя есть фамилия?
Мне захотелось солгать, назваться чужим именем, и все же я передумала. Втянуть ребят в неприятности мне не грозило: любые мои слова они очень скоро забудут.
– Нет, – ответила я. – Только порядковый номер да имя, унаследованное от бабушки. Остальное не важно.
Лиам повернулся обратно к дороге. Пальцы на руле выбивали дробь.
– Жаль.
Я откинулась на спинку кресла и закрыла лицо руками. Сон пришел мгновенно: так голубое небо очищается от грозовых облаков. Засыпая, я слышала шум дождя и тихую песню из динамиков. Кажется, Лиам подпевал.
Глава десятая
Меня разбудил Толстяк. Хлопнул по плечу, словно боясь чем-то заразиться. Даже не встряхнул, однако этого оказалось достаточно. Я лежала на узком кресле, свернувшись калачиком, но от хлопка дернулась так, что ударилась головой о стекло и рухнула на пол. В промежуток между передним и задним сиденьями. А потом еще некоторое время не могла вспомнить, кто я такая и как здесь оказалась.
Толстяк насмешливо приподнял одну бровь. При виде его лица я все вспомнила. Память вернулась, застряв комком в горле.
Черт, черт, черт, – думала я, убирая с лица темные пряди. Закрыла глаза на минутку – и сколько в итоге проспала? Судя по лицу Толстяка, долго.
– Тебе не кажется, что пора просыпаться? – фыркнул он, скрестив руки на груди. В фургоне стало значительно теплее, но лишь спустя некоторое время я заметила, что заднее окно завешено куском голубой ткани.
Реальность больно ужалила в сердце. Я отдалась на милость незнакомцев, позволила Толстяку коснуться моего плеча. Не знаю, кому из нас повезло больше – Толстяку, оставшемуся в здравом уме и твердой памяти, или все же мне? По крайней мере, несчастья не произошло. Как я могла быть такой глупой? Выясни они, кто я есть на самом деле, сразу бы выставили на улицу, и что тогда? С кем бы я сейчас разговаривала?
