Зу яростно замотала головой. Толстяк начал тереть глаза. И только Лиам ответил мне прямым взглядом. В нем не было страха, отвращения или других неприятных чувств, на которые он имел полное право, – лишь понимание.
– Попытайся представить, дорогая, где бы мы сейчас были без твоей помощи, – тихо сказал он, – и тогда, возможно, ты наконец поймешь, как нам всем повезло.
Глава двадцатая
В эту ночь мы спали в фургоне, растянувшись на креслах. Я позволила Зу лечь сзади, а сама пошла вперед, к Лиаму. Тишина действовала на меня угнетающе, сон никак не хотел приходить.
Около пяти утра, когда я уже готова была погрузиться в забытье, кто-то осторожно коснулся пальцами моей шеи. Капельки дождя разукрасили стекла тонким прозрачным кружевом. Мокрые дорожки словно бы оставляли прорехи в ткани.
Лес за окном казался порождением чьего-то сна, мутного и тревожного. Но здесь, в фургоне, все выглядело удивительно четко. Откинутые спинки кресел, кнопки на приборной панели – я даже могла прочитать логотип на рубашке Лиама.
Я ясно видела каждый порез, каждую рану на его лице. Некоторые еще только начали заживать, другие уже зарубцевались. Но мое внимание привлекла вовсе не царапина на щеке. (Казалось, с тех пор как я поцарапала Лиама, прошла целая вечность, а не несколько дней.) Нет, меня удивило другое. Волосы Лиама торчали во все стороны. Они завивались вокруг ушей, топорщились на шее. В сумерках их оттенок немного поменялся, шевелюра приобрела оттенок темного меда, но выглядела все такой же мягкой и нежной. Мне захотелось протянуть руку и коснуться его волос.
– Что? – прошептала я. – Чему ты улыбаешься?
Мои пальцы попытались пригладить непослушные пряди. Лиам закрыл глаза и подался вперед. Лишь через минуту до меня вдруг дошло, что происходит. Смущение поднялось в груди жаркой волной, но Лиам удержал мою ладонь и положил на нее подбородок.
– Нет, – прошептал он, когда я попыталась убрать руку. – Это мое.
Опасно. Очень опасно. Где-то на задворках сознания прозвучал тревожный звоночек. Его не волновало, как чудесно было касаться Лиама, как естественно.
– Мне нужно немедленно ее забрать, – сказала я, позволив Лиаму потереться щетиной о мою ладонь.
– Ни за что.
– …крекеры, – выдохнул голос за спиной, – о даааа….
Мы одновременно обернулись. Толстяк перевернулся на другой бок и вновь погрузился в сон.
Я зажала ладонью рот, чтобы не расхохотаться. Лиам вытаращил глаза и ухмыльнулся.
– Мечтает о еде, – сказал Лиам. – О куче еды.
– По крайней мере, это хорошие мечты.
– Да, – согласился Лиам. – Думаю, он счастливчик.
Я посмотрела на свернувшегося клубочком Толстяка и впервые поняла, как холодно в Бетти без включенного обогрева.
Лиам положил голову на вторую руку и переплел свои пальцы с моими. Казалось, он рассматривает их форму – особенно моего большого пальца, который оказался сверху.
– А если бы ты захотела, – начал он, – то могла бы увидеть, о чем он мечтает?
Я кивнула.
– Только это слишком личное.
– Но ты ведь делала это раньше?
– Специально – нет.
– Со мной?
– С девочкой из моего бокса в лагере, – сказала я. – С Зу в ту ночь в мотеле. И однажды побывала в твоих мыслях. Но не в мечтах.
– Два дня назад, – выдал он, сложив два и два. – На остановке.
Я инстинктивно попыталась отстраниться, но Лиам не позволил.
– Не надо, – сказал он. – Я ведь не сошел с ума.
Лиам положил наши сцепленные руки на лоб и, не глядя на меня, спросил:
– Тебе от этого хуже? Ну, когда ты касаешься человека? Труднее себя контролировать?
– Иногда, – согласилась я. Впервые мне захотелось что-то объяснить. – Если я устала или расстроена, это может произойти случайно. Но если я не касаюсь человека, проскользнуть в чужие мысли или воспоминания становится сложнее. Тогда я могу сопротивляться. Коснуться кого-то в момент, когда моя голова словно… Это вроде автоматического подсоединения.
– Я так и думал. – Лиам вздохнул и закрыл глаза. – Знаешь, когда мы впервые встретились, ты старалась ни до кого не дотрагиваться. Я даже подумал, что это последствия пребывания в лагере. Каждый раз, когда кто-то из нас пытался к тебе прикоснуться или заговорить, ты аж подпрыгивала от напряжения.
– Боялась вам повредить, – прошептала я.
Лиам вдруг открыл глаза и кивнул на наши сцепленные пальцы.
– А это ничего?
– А ты ничего? – задала встречный вопрос я. Лиам погрустнел. Так же, как и в тот день на остановке, когда рассказывал о своем лагере. – О чем ты думаешь?
– Я думал о том, как это все странно. Еще две недели назад мы и не подозревали о существовании друг друга, а теперь кажется, будто знакомы целую вечность, – сказал он. – Просто поразительно. Некоторые твои стороны я знаю очень хорошо, а вот другие… Мне ведь ничего не известно о том, как ты жила до лагеря.
Что я могла ему рассказать? Историю про родителей или про Сэм? Это напугало бы его до чертиков.
– Здесь место, где не нужно лгать, – сказал Лиам, кивая на пространство между нами. – Может, расскажешь мне об этом?
– Ты помнишь?
– Конечно, помню, – сказал он. – Я ведь по-прежнему надеюсь, что ты ответишь на оба вопроса. Скажешь правду, почему не желаешь возвращаться домой, и расскажешь все без утайки про Термонд. Правда, я уже понял, что это нечестно. Про свою семью мне не слишком хотелось распространяться. Это как… эти…
Я повернулась, ожидая, когда Лиам сформулирует свои мысли.
– Не знаю, как объяснить, – начал он. – Такое трудно выразить словами. Воспоминания – они мои, понимаешь? Это то, что не смогли отобрать в лагере. То, чем я могу делиться лишь по собственному желанию. Глупо, наверное.
– Не глупо, – ответила я. – Совсем даже не глупо.
– Но с тобой мне хочется говорить откровенно. Обо всем. Просто я даже не знаю, что рассказать про Каледонию, – заметил он. – Боюсь, ты меня возненавидишь. Я был глуп, и запутался, и сгорал от стыда. Знаю, Зу и Толстяк считают, это я виноват в случившемся. Коул уже наверняка рассказал обо всем маме, а она Гарри, и от этой мысли мне становится плохо.
– Ты делал то, что считал нужным, – сказала я. – Уверена, они все понимают.
Лиам тяжело сглотнул и покачал головой. Я потянулась, чтобы смахнуть волосы у него с лица. То, как Лиам повернул голову, закрыл глаза и приподнял подбородок, добавило мне храбрости. Пальцы скользнули по волнам его волос, заправляя пряди за ухо.
– Что ты собираешься делать? – прошептала я.
