– Не ходи за ним, – сказала я. – Ему просто нужно остыть. И тебе, возможно, тоже.
Лиам уже собрался что-то ответить, но вместо этого лишь издал недовольный рык, развернулся на пятках и быстро пошел к деревьям. То есть в противоположном направлении от Толстяка. Я прислонилась к стволу ближайшего дерева и закрыла глаза. В груди не хватало воздуха. Дыхание стало прерывистым.
Уже почти стемнело, когда Лиам вышел обратно, потирая лицо. Костяшки его пальцев были разбиты в кровь. Лицо посерело, словно яростный гнев ушел, сменившись глухой тоской. Когда Лиам подошел ближе, я осторожно коснулась его теплой груди. Его рука скользнула по моему плечу, а затем Ли притянул меня ближе и зарылся лицом в мои волосы. Я сделала глубокий вдох. От него пахло чем-то успокаивающе родным. Это был запах дыма, травы и кожи.
– Он не то имел в виду, – сказала я, когда мы шли к поваленному стволу дерева. Лиама по-прежнему трясло, казалось, он едва держится на ногах.
Чуть ли не рухнув на ствол, он наклонился вперед и положил локти на колени.
– Не стоит меня успокаивать.
Мы сидели долго – так долго, что солнце успело скрыться за верхушками деревьев, а потом опуститься за горизонт. Молчание становилось невыносимым. Я осторожно погладила Лиама по спине.
Лиам медленно выпрямился и отважился наконец посмотреть на меня.
– Как думаешь, он в порядке? – прошептал он.
– Думаю, нам стоит это проверить, – ответила я.
Не помню, как мы дошли до общежития, но в конце концов обнаружили Толстяка сидящим на крыльце. По лицу его текли слезы. В глазах светилось чувство вины и мольба о прощении. И, к моему глубокому удивлению, от этого на сердце стало еще горше.
– Вот и все, – сказал он, когда мы сели рядом. – Все кончено.
Мы сидели так, не шевелясь, еще очень долго.
Глава двадцать пятая
Меня ничуть не удивило решение Лиама вернуться в дозорную группу. Тем не менее вновь переключить его внимание на освобождение лагерей оказалось не так-то просто. Ребята не сдавались, предпринимая все новые и новые попытки. Много раз я тихонько сидела в сторонке, пока Лиам с Оливией обсуждали способы проникновения внутрь, выдвигали неожиданные предположения и мучились вопросом о том, как лучше преподнести свою задумку Клэнси.
Лиам взялся за дело с таким энтузиазмом, что его идеи распространялись со скоростью заразной болезни. Такой подход к делу вообще был отличительной чертой Ли. Иногда, во время вечерних собраний, я получала несказанное удовольствие, наблюдая за его оживленной, полной огня жестикуляцией. И, надо сказать, доносить свои мысли до окружающих у него получалось великолепно. В словах Лиама было столько неприкрытой надежды, что ребятам не оставалось ничего другого, как перенять его оптимизм. К концу недели интерес к проекту возрос до такой степени, что нам пришлось перенести собрания из малюсенькой комнатки общежития к костровой яме. Теперь, куда бы Лиам ни направлялся, его повсюду сопровождали поклонники и единомышленники, готовые на что угодно ради минутки внимания.
Мы с Толстяком оказались более устойчивыми ко всей этой суматохе. Обо мне Чарльз просто-напросто позабыл. Возможно, считал столь презренную личность недостойной своего внимания. Толстяк больше не работал в саду, но девочка-босс никак не пыталась его скомпрометировать.
Я вернулась к занятиям с Клэнси. Правильнее сказать, попыталась вернуться.
– Где сегодня витают твои мысли?
Так далеко, что лучше туда не соваться.
– Покажи, о чем ты думаешь, – сказал он, едва я открыла рот. – Не хочу ничего слышать. Хочу видеть.
Я подняла глаза. Проникающий сквозь окно солнечный свет окутывал меня золотистым облаком. Клэнси смотрел на меня, не скрывая раздражения. Такой взгляд я видела у него лишь однажды. В тот раз желтому не удалось починить одну из стиральных машин.
Но со мной Клэнси позволял себе такое впервые.
Я закрыла глаза и протянула руку, вызывая в памяти образ Зу, исчезающей среди деревьев. В последние несколько недель наши диалоги все реже и реже сводились к простому обмену словами. Чаще всего для обмена мнениями мы использовали свой собственный, универсальный язык.
Но не сегодня. Сознание Клэнси по твердости не уступало бетонной плите, зато мое размякло, словно желе.
– Прости, – пробормотала я. Сил не хватало даже на разочарование. Я впала в какую-то странную депрессию, когда любой звук или образ извне расстраивал до глубины души. На меня накатила усталость. И опустошение.
– У меня куча дел, которыми необходимо заняться, – вскипел Клэнси. – Встречи, переговоры, но я тут, с тобой. И пытаюсь тебе помочь.
На этих словах в животе у меня что-то хлюпнуло. Я отодвинулась от спинки кровати и выпрямила спину, собираясь возразить, но Клэнси уже спрыгнул на пол и направился к столу.
– Клэнси, мне правда очень жаль. – К тому моменту, как я подошла ближе, он уже сидел, уткнувшись в свой ноутбук. Я молчала, не зная, что еще можно сказать. По ощущениям прошло больше часа, прежде чем он соизволил оторваться от дел. Притворство закончилось. Раздражение сменилось настоящим гневом.
– Знаешь, я и впрямь думал, что уход желтой поможет тебе сконцентрироваться. Но, видимо, ошибался. – Клэнси покачал головой. – На самом деле, во многом другом я ошибался тоже.
Я ощетинилась. То ли оттого, что он назвал Зу «желтой», то ли от намека на мою неспособность воспринимать знания.
Нужно было уходить. Еще секунда, и слова, которые рвались у меня с языка, навсегда бы разрушили нашу дружбу. Мне многое хотелось сказать. И то, что у Зу есть имя. И то, что я переживаю, как она будет без моей защиты. Несколько последних недель я могла провести рядом с ней, но вместо этого согласилась работать с Клэнси. И поддерживала его изо всех сил.
Да, мне еще многому предстояло научиться. В том числе и управлению своими способностями. Однако сейчас я смотрела на Клэнси, до дрожи сжав кулаки. На извинения он мог даже не рассчитывать. Какой смысл запираться в комнате с тем, кто в тебя не верит, если снаружи ждут те, кто придерживается противоположного мнения?
Я развернулась на пятках и направилась к двери. Мои пальцы уже коснулись ручки, когда Клэнси крикнул:
– Правильно, Руби! Давай, убегай, как обычно. Посмотрим, как далеко у тебя получится на этот раз!
Я не остановилась и не оглянулась, хотя умом понимала, что Клэнси прав. Это был единственный шанс научиться пользоваться силой. Но за последние десять минут я изменилась кардинальным образом. Сердце и разум потеряли контакт, разделив меня на половинки. Честно говоря, я толком не понимала, почему мне так хочется бежать прочь из этой комнаты. Прочь от Клэнси. Уверена я была лишь в одном. Меньше всего мне сейчас хотелось, чтобы он видел мое искривленное лицо, уловил тень вины и грусти.
