Ее привлек заголовок:
«CIRQUE DES CHAUVE-SOURIS
[10]
ЯВИТ ВАМ НАСТОЯЩУЮ МАГИЮ».
Ленка не хотела читать дальше, но ничего не могла с собой поделать.
Прибывший из восточной Европы, Cirque des Chauve-souris – это взгляд в прошлое. Инспектор манежа Баттина привезла Старый свет в Новый: шоу позолоченного века, антикварный деревянный шатер и каллиопа
[11]. Детям здесь не место. Никаких заигрываний с публикой и пустой болтовни: бар с пильзенским пивом и настоящая акробатика.
– В город приехал цирк, – сказала Ленка.
Мама даже не обернулась от плиты:
– Нет.
– Батутисты – чехи. Слышала когда-нибудь о Парящих Соколовых?
Мама покачала головой.
– А еще дрессировщица кошек. Ты же любишь номера с кошками. Ну, пожалуйста, мам.
В кухню вошел папа – волосы влажные после душа, рубашка, наброшенная поверх майки, застегнута лишь наполовину.
– В чем дело, berusko
[12]?
– Она хочет в цирк, Йоска, – ответила мама. – Я уже сказала: нет. Тебе глазунью или болтунью?
Ленка протянула газету отцу. Он покачал головой, даже не взглянув:
– Мама права. Твой иммунитет под угрозой. Цирк – это дети, а где дети – там микробы. Нездоровая атмосфера, моя принцесса.
– Это же не супершоу, пап. Так, несколько номеров. Прямо из Старого света – тебе понравится. И доктор Вайнер не говорил, что мне нельзя гулять, только, чтобы не переусердствовала.
– Ты не станешь счастливей, видя, как другие летают, – буркнула мама, яростно взбивая яйца.
– Я скучаю по цирку, – Ленка встала и обняла ее напряженные плечи. – Пожалуйста, мам. Я сойду с ума, запертая в четырех стенах, гадая, смогу ли я когда-нибудь снова летать.
Это был шантаж, но за прошедший год она поняла: все становится лучше через боль.
Ленка с родителями приехали из Юниверсити Хай заранее. Перед открытием у них было время осмотреть знаменитый деревянный шатер «Цирка летучих мышей» снаружи.
– Ничего особенного, правда? – сказала мама.
– Это антиквариат, – заметил папа без особого восторга. – Могли бы его покрасить. Он слишком страшный, чтобы трезвонить о нем.
Он изобразил улыбку печального клоуна и взял маму за руку, а другую протянул Ленке. Она мягко сжала его пальцы и высвободилась. Да, было больно ждать в очереди вместо того, чтобы гримироваться и разогреваться за сценой, но лучше бы папа этого не показывал.
Внутри, пока мама занимала места в боковом ряду, Ленка окинула шатер взглядом профессионала. Он оказался просторнее, чем выглядел снаружи, но несколько перекошен. Заостряющийся потолок казался низковат для полетов, а арена – слишком мала для приличного акробатического номера. Рампа переходила в полукруглую сцену с занавесом из выцветшего красного шелка. Зрители сидели вокруг арены на раскладных стульях. В кабинках у стен стояли столы и скамейки, обитые бархатом. Над ними виднелись бледные старинные фрески – картины из цирковой жизни. Освещение оставляло желать лучшего, но Ленка различила двух пьеро, одетую в алое инспектора манежа, девочку на толстеньком пони, мальчика на трапеции.
Она почувствовала, как ее дернули за рукав:
– Начинается.
В шатре стемнело. Каллиопа хрипло завела «умпа-па, умпа-па», и луч света упал на женщину, одетую в бархатный плащ, длинный и коричневый. На голове у нее была полумаска с ушками летучей мыши, острыми и похожими на ивовые листья. Инспектор манежа. Баттина.
Она подняла руки, и плащ упал с ее запястий, будто тяжелые крылья.
– Добро пожаловать, мадам, – пропела она с русским акцентом, густым, как борщ. – Добро пожаловать, месье. Добро пожаловать… в Les Chauve-souris.
Ленка услышала писк под потолком, и внезапно воздух ожил: наполнился едва слышным, еле зримым движением. Испуганно вскрикнула какая-то женщина, а мама спрятала голову в ладонях, когда маленькие тени заметались среди огней, падая на арену. Оглушительный аккорд – и вместо летучих мышей перед ними появилась труппа в коричневых плащах и масках.
Мама сложила руки на коленях:
– Платки и люки. Хотя они быстрые.
Когда каллиопа заиграла «Гром и молнию», Баттина поднялась в воздух, скользя над рампой, с развевающимся за спиной плащом. Все затаили дыхание, даже Ленка. Ни в складках плаща, ни в отсветах «грозы» не было видно ни ремней, ни предательского блеска проволоки. Казалось, Баттина и правда летала.
Она сделала круг над зрителями и исчезла за занавесом.
– Мило, – сказала мама.
– Шшш, – откликнулся папа: – Акро-бэты
[13].
Ленка хихикнула.
Парящие Соколы оказались тремя тоненькими юношами с невероятно быстрой реакцией.
Папа смотрел, как они крутят сальто, на миг застывая в воздухе, а потом прошептал Ленке на ухо:
– Они кувыркаются, как во времена твоего дедушки – очень умело, но без капли воображения.
Позади Ленки кто-то встал и направился к бару.
– Они теряют зрителей, – пробормотала мама.
Следующий номер был лучше: огромный мужчина в траченной молью медвежьей шкуре и девочка-змея в чешуйчатом костюме. Она обвивалась вокруг «медведя» так, будто в ее теле вовсе не было костей, пока он не сдернул ее, подкинув в воздух, как живой мяч.
Когда они сняли маски, Ленка увидела, что девочка примерно ее возраста, ее кожа очень бледная, а волосы – короткий боб – очень темные. Принимая аплодисменты, циркачка поклонилась зрителям без тени улыбки – рука поднята, нога чуть выдвинута вперед.
– Очень профессионально, – одобрила мама.
Следующим номером была Баттина, уже без плаща. Бархатные кошачьи ушки торчали из ее густых локонов. Она шествовала по арене, гордая, как королева, а за ней следовали семь кошек с высоко поднятыми головами и хвостами.
Ленка видела кошачьи номера раньше – в основном на Ютьюбе. Кошки остаются собой: даже отлично выдрессированные, они предпочитают бегать по сцене, кататься по полу или умываться. Звери Баттины были не такими. Они ходили по канату, прыгали сквозь обручи, балансировали на шесте и, самое удивительное, абсолютно синхронно танцевали, подбадриваемые писком и мяуканьем дрессировщицы.
