Я подумала о прошлом своем ощущении – будто в ту первую долгую ночь кто-то был со мной рядом.
– Оу, надеюсь, ты не извращенец, – проговорила я.
12. Если ты достаточно напугана или достаточно отчаялась, когда возвращаешься в свое тело, то можешь случайно притянуть еще чью-то душу.
13. Его зовут Джейк. Он покончил жизнь самоубийством. (Большего он не рассказывает, а я не давлю. С людьми случаются всякие странности.)
14. Он думает, что все равно легко отделался по сравнению со мной.
– Нам нужно отправить тебя домой, – заявила я той ночью.
На уроках с воображаемым другом было весело (я делала язвительные записи, а он смеялся), а еще лучше – в читальном зале, когда Эмбер и компания шептались и бросали злобные взгляды на ботаников, старавшихся сидеть так, чтобы их не замечали. С воображаемым другом, который мог тайно высказывать, какие они придурки, было вообще идеально.
Но сейчас я собиралась идти в душ, и – сами понимаете.
– Я не знаю, как вернуться, – сказал Джейк. – Не думаю, что у меня все еще есть дом.
– Ну, знаешь ли, моя комната – не место для невидимых мальчишек.
– Я не подсматриваю.
– Как будто я могу это проверить, – посетовала я.
– Мне это не очень интересно, на самом деле, – ответил он.
Я задумалась, значило ли это именно то, что пришло мне в голову. Это во многом объяснило бы, почему он покончил собой, но я на него не давила.
– Ладно, – сказала я. – Надеюсь, ты разбираешься в химии.
– Последнее время были тройки, – сказал он.
Я открыла учебник.
– Тогда читай.
Я не стала заикаться о том, чтобы отправить его обратно. Даже если бы я знала, как это сделать, он вряд ли горел желанием вернуться. Пожалуй, если ты одинок, то хоть какой-нибудь друг – это лучше, чем ничего.
Уж я-то знаю.
Уже в первое время жизни цзян-ши становится понятно, что хуже всего – это наблюдать, как медленно умирает собственное тело.
Это не настолько плохо, как могло бы быть, но очевидно, что если не сумеешь вернуться должным образом, то превратишься в полуразложившийся труп. Отвратительно.
И хоть сто раз повтори себе, что твой внешний вид не так важен, все равно будет ужасно просыпаться каждое утро и видеть, как у тебя седеют волосы, как бледнеет и грубеет кожа, как наливаются кровью глаза, – а ты ничего не можешь с этим поделать.
Я же борюсь. Крашу волосы в черный цвет (пусть и задыхаюсь от вони) и ношу темные очки, отчего кажется, будто я пытаюсь закосить под Джона Леннона.
В один прекрасный момент в коридоре Мэдисон обзывает меня позеркой, но помимо этого, вроде бы никто не замечает во мне ничего нового. Здесь даже после смерти ничего не меняется.
Это должно было бы радовать меня сильнее, чем я способна почувствовать.
– Как думаешь, скоро тебя вычислят?
Пожав плечами, я пересекла пешеходный переход.
– Я не хожу обедать. Если кто и заметит это, то это будет Мэдисон. Она решит, что я хочу похудеть, чтобы можно было носить купальник.
– Ты всегда можешь ее съесть.
– Не дразни меня, – ответила я рефлекторно, но потом призадумалась: вот Мэдисон вопит во все горло, а я втыкаю ей в шею пластиковую вилку и начинаю пить. Это было бы все равно что выпить флакон духов «Викториа’c Сикрет», но ведь я никогда не пробовала свежей крови. Возможно, оно того стоило – надо было только узнать, какова она на вкус, когда горячая, пульсирует и…
Я сделала пометку: держаться подальше от школы, когда чувствую голод.
– Нужно только до колледжа продержаться, – сказала я.
– А ты что, собираешься поступать в колледж? – спросил Джейк.
Иногда самый обычный вопрос способен заставить тебя замереть прямо на улице.
15. Тебя выбьет из колеи то, что все вокруг будут расти, ходить в колледж, изучать искусствоведение, устраиваться на работу, встречаться, жаловаться, выходить замуж, жить нормальными жизнями и умирать, а тебе навсегда останется семнадцать, ты будешь пить кровь кружками и до бесконечности считать полоски на своих обоях.
16. Ты оставляешь себе заметку: спросить бабушку, может ли цзян-ши умереть, и если да, то что тогда произойдет?
Бабушка тихо шаркала по полу в домашних тапочках, заваривая чай. (Последние пару месяцев она утешала меня, как никто другой, и все, что бы она ни делала, приносило мне ощущение умиротворенности.)
– Что будет, когда мне придет время вырасти?
Она задумалась на минуту, а потом бессильно пожала плечами.
– Не знаю, – произнесла она таким тоном, который использовала, говоря о чем-то, что, по ее мнению, не предвещало ничего хорошего. (И использовала она его часто.)
Бабушка поставила передо мной кружку теплой крови.
– Ты что-нибудь придумаешь. Я это точно знаю.
Она верила в меня больше, чем я сама.
Я положила голову ей на плечо, всего на секунду, как маленький ребенок. Затем, прочистив горло, сказала:
– Ладно, я пойду делать домашку. – И забросив рюкзак на плечо, отправилась вверх по лестнице.
Бабушка проводила меня взглядом – сейчас она казалась такой одинокой, какой я еще никогда ее не видела. Заметив это, я почувствовала, как у меня скрутило живот.
Мне снилось, будто школа опустела и заросла виноградными лозами, дорожки разрушились из-за корней деревьев, полки в библиотеке оказались усеяны птичьими гнездами. По вестибюлю струилась небольшая река, и я шагала по нему, не издавая звуков.
Солнечный свет струился сквозь разбитые окна и дыры в потолке, где обрушились балки.
«Все умерли», – подумала я, почему-то зная, что это правда. Я была одна – больше никого не осталось.
Я и не подозревала, что это был кошмар, пока не проснулась и не услышала, как задыхаюсь.
– Прости, – сказал Джейк. – Я пытался тебя разбудить, но…
Я пошарила рукой по постели, ища его. Он вдохнул воздуха и затаил дыхание.
Потом я вспомнила, что он просто дух, некий след, который я притащила с собой, потому что была слишком разозлена, чтобы возвращаться в одиночку. Я ощущала тягучий ужас из сна – он, словно поднимающаяся вода, сочился сквозь меня.
– Почему ты думаешь, что это я тебя вернула? – спросила я безо всякой цели.
Джейк медленно выдохнул. Я задумалась, дышала ли я сама и насколько сильны были мои старые привычки.
– Я искал выход, – ответил он наконец, с таким трудом, будто слова приходилось из него выдавливать. – Я не мог… Не мог там больше оставаться.
