Эллен Кашнер. История
– Ты проехал на красный! – восклицает она не без восхищения.
– Знаю, – как всегда самодовольно отвечает он и, поддав газу, обгоняет маячивший перед ними вот уже несколько кварталов фургон. – Я люблю скорость.
Он слишком стар для нее, но ей все равно. Возраст никогда не был помехой. Она историк – почти. Еще пара статей, и ей присудят степень в старейшем университете страны. Беспокоит другое: он не делится с ней подробностями истории своей жизни.
– Я забыл, – отвечает он, когда она настаивает. – Это было так давно.
Он помнит. Она знает, что он помнит. Просто не хочет рассказывать.
– Почему ты по-прежнему ездишь на машине с механической коробкой передач? – придирчиво спрашивает она.
– Все должны ездить на механике. Ты что, не умеешь?
– Конечно, умею. Но в городском траффике автомат удобнее.
Он аккуратно пересекает оживленную площадь, окруженную старинными зданиями. Здесь водителям приходится сражаться за пространство с опаздывающими студентами – юными интеллектуалами, считающими, что машины обязаны останавливаться перед ними, – а также с попрошайками, туристами и рассеянными преподавателями вышеупомянутых студентов. Когда он впервые увидел эту площадь, она кишела студентами другого сорта – в черных мантиях и грязных сапогах, смотрящих не перед собой, а то вверх, в поисках вывесок постоялых дворов, то вниз – чтобы не наступить в кучку конского навоза, гнилую кочерыжку или ненароком не споткнуться о надравшегося крестьянина. Сегодняшние студенты не смотрят под ноги, да и вверх голову не задирают.
– С дороги, придурок! – рявкает он на белобрысого бродягу с рюкзаком, шагнувшего на проезжую часть, не дожидаясь зеленого сигнала.
Он любит водить машину и ругаться. В молодости ему не доводилось делать ни того, ни другого. С тех пор прошло очень много лет. Также он любит рок-н-ролл и блюз.
– Ничто не сравнится с американским блюзом, – говорит он. – Эрик Клэптон – жалкая копия Мадди Уотерса
[47].
– Ты бывал в Америке? – спрашивает она.
– Однажды, – кривится он. – Ужасное место.
Она давно уяснила, что не стоит отпускать шуточки про тягу к родной земле. Он терпеть их не может. Порой она все равно шутит, когда хочет его позлить, но не более того.
Она пытается разговорить его, пока он еще не отошел ото сна.
– Расскажи о Мировой войне, – спрашивает она, но он лишь отворачивается.
– О которой? – бормочет он.
– Которая больше понравилась.
– Та, где был тот коротышка на коне. Он стоял на холме, осматривая костры, у которых собрались остатки его армии. Сущий сброд. Солнце клонилось к закату. Обращаясь к адьютанту, он сказал: «Друг мой…»
Она шлепает его по голове книжной закладкой.
– Я тоже смотрела этот фильм!
Они гуляют вдоль реки в самом центре города. Набережная у моста полна торговцев, неистово пытающихся всучить им всякую дребедень: бижутерию, дешевые подделки брендовых сумочек, старые комиксы, акварельные рисунки с изображением собора. Карикатурист рисует портреты. Вопреки расхожему мнению, ее возлюбленный отражается в зеркалах, но она почему-то уверена, что нарисовать на него карикатуру будет невозможно. Как вообще может выглядеть такая карикатура? Его главные черты не видны глазу. Она украдкой косится в сторону. Он стоит, глядя на собор. У него длинный тонкий нос, высокий лоб, волосы зачесаны назад… Тут ей приходит в голову новая мысль:
– Тебя когда-нибудь рисовали?
– Я…
Если он снова скажет «я не помню», она ему как следует врежет. Но он лишь мрачнеет.
Его рисовали. Красками, карандашами, и даже маслом. Кажется, какой-то студент на каком-то чердаке написал его портрет углем, пока он спал. А одна девушка под зонтиком пыталась изобразить его акварелью.
Он молчит, зная, что она и так все знает. Он не отвечает. Вместо этого он указывает на одну из фальшивых сумочек:
– Только посмотри. Неужели кому-то в здравом уме нравится такой цвет? Это же лучшая иллюстрация тяжелого похмелья.
У него вообще бывает похмелье? Однажды у него поднималась температура, но всего на пару часов. Он говорил, что заразился от кого-то на улице. Жаловался, что больные люди не носят специальных ошейников с пометкой «Не кусай меня, я заразный!». Уже на следующий день он чувствовал себя прекрасно. Если бы она могла так же быстро поправляться от простуды, то уж точно не стала бы жаловаться!
Он почти ничего не пьет, и ест лишь изредка. Когда они ужинают с ее друзьями, он может глотнуть немного пива, но она всегда допивает за него. Он любит, когда она выпивает – говорит, что так ему спокойнее спится. Он более-менее научился спать по ночам, но только когда она рядом. Когда она медленно и глубоко дышит. С ней ему мягко и тепло.
Его длинные волосы всегда пахнут свежим снегом.
Совсем скоро ей нужно публиковать статью, и она запирается в квартире. Ей нужно спать и рационально расходовать силы, а с ним этого не получится. Он оставляет на пороге подарки – богатую железом еду вроде шпинатного салата с орешками из дорогого бистро или полбутылки красного вина. Однажды он даже принес прекрасно приготовленный стейк в фольге.
Она понятия не имеет, где он спит, когда не остается с ней. Она и не хочет этого знать. Быть может, он вообще не спит. Возможно, сон с любовницами нужен ему исключительно для удовольствия, как и секс.
По правде говоря, сейчас она на него зла. Она вечерами ломает голову в библиотеке, просиживая над микрофильмами и книгами, которые дозволено листать лишь в специальных перчатках, пытаясь понять, что произошло с мятежниками, когда замерзла река и с холмов спустились волки – или хотя бы внятно аргументировать свою теорию о законах социальных сословий и типографиях.
Ее аргументы не выдерживают критики. В ее теориях зияют дыры. Огромные фактические пробелы. Нужных документов не найти. Она день за днем просматривает файлы, ночами просиживает над печатными текстами и письмами людей с ужасным почер-ком, написанными дешевыми чернилами, которые за каких-то триста лет стали едва различимы. Такая работа повергает ее в скуку. Она ищет то, чего вовсе могло не существовать, собирает подтверждения событий, которых могло и не быть.
Не то чтобы она стремится прославиться или кому-то что-то доказать. Это было бы неплохо, но причина в другом. Она просто любит изучать события давно минувших дней. Знать о них правду – вот чего ей хочется.
Он знает эту правду. Она знает, что он знает. Он жил в те времена.
Взять хотя бы его волосы. Они как раз той длины, что люди носили в интересующую ее эпоху и, как и все его тело, не менялись с момента его превращения. Стоит ему их подстричь – и, разумеется, однажды он позволил ей сделать это самой, – как они буквально за ночь отрастают обратно.
