У нас ушло почти три часа, чтобы проехать через их владения по извилистой, усеянной камнями дороге, неуклонно поднимавшейся вверх, над которой нависали корни деревьев. Один раз Касперон был вынужден остановиться, выйти из машины и осмотреть шины. К счастью, все было в порядке. Мы поехали дальше.
В какой-то момент, незадолго до того, как мы подъехали к замку, я увидел водопад, каскадами падавший с высокого скалистого холма в протянувшийся внизу овраг. В призрачных сумерках он смотрелся красиво и романтично. Может, он задавал тон?
Когда машина, наконец, остановилась, в доме-скале тусклым янтарем светились лишь несколько окон. Над широкой дверью горела одинокая электрическая лампочка, забранная в круглый плафон, похожий на старую уставшую планету.
Нам навстречу никто не вышел.
Мы вылезли из машины и застыли в растерянности. Свет автомобильных фар падал на кирпичную кладку, но никто так и не появился. В освещенных окнах не возникло ни единого силуэта, который посмотрел бы вниз.
Касперон подошел к двери и позвонил в висевший там звонок.
Со всех сторон громко стрекотали сверчки. Услышав звонок, они стихли на миг и вновь возобновили свой стрекот.
Ночь была теплая и какая-то пустая. Все вокруг казалось неживым, несмотря на сверчков и освещенные окна. Под словом «все» я имею в виду наш род, мою породу людей. В какой-то странный миг я подумала: «А не случилось ли здесь что-то ужасное? Вдруг они все умерли, и если да, то не получу ли я долгожданную свободу?»
Но затем одна створка двери открылась, и наружу выглянул какой-то человек. Касперон поговорил с ним, и мужчина кивнул. Через несколько минут я была вынуждена подняться по ступенькам и войти в дом.
Внутри было нечто вроде вестибюля, тускло освещенного старыми причудливыми фонарями. За ним располагался большой вымощенный внутренний двор с подстриженными деревьями и бугорками цветников, а затем новые ступени.
Касперон ушел за моим багажом. Я последовала за человечком с землистым лицом, который впустил меня.
– Как твое имя? – спросила я его, когда мы дошли до следующей части дома, глухой стены с пустыми глазницами черных окон.
– Антон.
– Где сейчас семья? – спросила я его.
– Наверху, – буркнул он.
– Почему меня никто не встретил? – спросила я, замедляя шаг.
Он не ответил. Чувствуя себя глупо, и вдобавок рассердившись, я зашагала за ним следом.
Дальше оказался еще один обширный зал или вестибюль. Никаких огней, пока мой провожатый не коснулся выключателя. Тотчас серым светом зажглись боковые фонари, слегка оживив заключенное в высокие каменные стены пространство.
– Где он? – спросила я голосом Юноны. – По крайней мере, он должен быть здесь. Зеэв Дюваль, мой будущий супруг, – сухо добавила я. – Я оскорблена. Ступай и скажи ему…
– Он еще не встал, – ответил Антон, словно кому-то невидимому, но назойливому. – Он не поднимается раньше восьми часов.
День в ночи. Ночь была днем Зеэва. Но солнце село уже час назад. «Черт бы его побрал, – подумала я. – Черт бы его побрал».
Протестовать дальше было бессмысленно. И когда Касперон вернулся с сумками, я ничего ему не сказала, потому что это не его вина. К тому же, он скоро уедет. И я останусь одна. Как всегда.
Я познакомилась с Зеэвом Дювалем за обедом. Это точно был обед, а никак не завтрак, несмотря на их политику «день вместо ночи». Он был сервирован наверху, в оранжерее, стеклянные окна которой были открыты для доступа воздуха.
Длинный, накрытый белой скатертью стол, высокие старинные бокалы зеленоватого стекла, красные фарфоровые тарелки, предположительно, викторианской эпохи. На эту трапезу собралось лишь пятеро или шестеро других людей и все они сухо и сдержанно представились мне. Только одна женщина, на вид лет пятидесяти (хотя на самом деле ее возраст составлял несколько сотен лет) сказала, что сожалеет о том, что не смогла встретить меня сразу по прибытии. Однако никаких объяснений не последовало. Я не могла избавиться от ощущения, что для них я что-то вроде нового домашнего компьютера, да еще и говорящего. Кукла, которая сможет иметь детей… да. Какой ужас.
К тому моменту, когда мы, в окружении огромных апельсиновых деревьев, стоящих за нами, как стражники, сели на стулья с высокими спинками, – сцена словно со съемочной площадки, – я уже кипела холодным гневом. Вместе с тем, какая-то часть меня дрожала от страха. Хотя я до конца не уверена – страх ли это был. Я ощущала себя выброшенной ночным океаном на незнакомый берег, когда ты видишь лишь камни и пустоту, и нет света, чтобы разглядеть дорогу.
В Северине всегда подавали обычную еду, – стейки, яблоки, – мы в небольших количествах пили вино, а также кофе или чай. Но многие из нас были солнцерожденными. Даже Юнона. Она ненавидела дневной свет, но в то же время иногда была не прочь съесть круассан.
Разумеется, подавалась и «Настоящая Пища»: кровь животных, которых мы держали для этой цели. Мы всегда брали ее у живых животных, экономно, заботливо и нежно. Эти животные продолжали жить, их хорошо кормили, за ними ухаживали и никогда не злоупотребляли отбором крови, и так было до их естественной смерти. Для особых дней была особая кровь. Ее также брали с уважительной осторожностью у человеческих семей, которые жили в имении. Они не боялись давать кровь, во всяком случае, боялись не больше, чем животные. Тем более что за это им полагалось щедрое вознаграждение. Насколько я знаю, так заведено среди всех семей нашего разбросанного по разным странам племени.
Здесь, в Дювале, нам подали черный кувшин с кровью и белый кувшин с белым вином. На красных блюдах лежал свежий хлеб, еще теплый.
И это все.
В последней гостинице я подкрепилась «Настоящей Пищей», которую пила из своей фляжки. Я также выпила в дороге колы. Теперь я взяла кусок хлеба и на дюйм наполнила свой стакан вином.
Все посмотрели на меня. Затем отвернулись. Во всех остальных бокалах алела красная жидкость. Один из мужчин сказал:
– Но, это лучше, юная леди. Это человечья. Мы всегда пьем ее за ужином. Попробуйте.
– Нет, – ответила я, – благодарю вас.
– О, вы явно не отдаете себе отчет в своих словах…
И тогда заговорил он. Из дверного проема. Он только что вошел, после долгого отдыха, или чем он там занимался последние два с половиной часа, пока я была в отведенных мне покоях, принимала душ и переодевалась для этого ужасного вечера.
Первое, что я заметила в нем, Зеэве Дювале, не заметить было нельзя: светлые волосы и белизну его кожи. В комнате, где горели лишь свечи, а за окном царила темнота, они, казалось, излучали свет.
Его волосы походили на расплавленную платину, чуть тускневшую в тени до оттенка белого золота. Его глаза были не серыми, а зелеными, точнее, серо-зелеными, как хрустальные кубки. Да и его кожа, в конце концов, была не такой уж и бледной и имела легкий смуглый оттенок, правда, никоим образом не похожий на загар. Как будто она питалась тьмой и впитала ее в себя. Он был красив, но это не стало для меня открытием.
