Я прислонил телефон к уху. Прозвучавшее «алло» (его на том конце провода пропищала женщина) не осталось без моего вежливого ответа. Все еще восстанавливая дыхание, я приготовился слушать.
– Вы меня знаете… – В голосе отчетливо улавливалась тревога: дама явно боялась, что ее уверения в нашем с нею знакомстве не произведут никакого эффекта. – Вы помните меня…
Она протараторила «вы помните меня» еще несколько раз с пулеметной скоростью. Ей было чрезвычайно важно напрячь мою память, нервозный тон ее голоса просто умолял сделать это. Я послушно напрягся, но по-прежнему ничем не мог помочь.
– Ваш товарищ, ваш школьный друг! Пластинки, музыка… Когда вы уезжали от нас… ваши туфли…
На этот раз все пули попали в цель. Барвиха! Мои туфли! Да-да, мои туфли! Я был пьян, в них запутался, и ведь эта Дюймовочка, эта мышь в халате, присев на корточки, завязала мне тогда шнурки.
Нельзя сказать, что я сильно обрадовался. В подобных случаях следует прислушиваться к первой реакции: как правило, она самая искренняя. И действительно, внутренний голос тотчас рявкнул: «Отклони любое сотрудничество; сошлись на занятость; сбрось звонок; включи черный список…»
– Да, я помню, – промямлил я, дезертир, откровенный слабак, – да, конечно же, помню…
Нет, со Слушателем ничего не случилось. С ним ровным счетом ничего не произошло. Дела вейского знакомого более чем процветали, но меня нешуточно насторожили все эти ее словечки типа «вы его единственный друг» или «мне не к кому больше стучаться» (она протарабанила именно «стучаться», а «не обратиться» или «позвонить»). Кстати, я впервые услышал ее голосок – писклявый и чрезвычайно встревоженный. Пулеметные очереди били наверняка – выскочившее столь внезапным, столь экспрессивным образом прошлое меня опрокинуло. Я даже не стал уточнять, каким образом оно меня разыскало. Мышь умоляла о встрече. Прежде чем я нашел в себе силы воспротивиться, проклятое нечто во мне, наперекор всем искренним пожеланиям и правильным мыслям, произнесло «хорошо», а затем спряталось, оставив лицом к лицу с необходимостью после «а» молвить и «б», то есть назначить дату. Дюймовочка сразу же ухватилась за мое робкое «завтра» с какой-то щенячьей радостью, даже не пытаясь закамуфлировать торжество. Я ощущал ее дрожь на том конце провода. Я вспомнил ее светящуюся радиоактивность. Несомненно, ради Слушателя она готова была прыгнуть во все кипящие котлы и вскарабкаться на самые высокие эвересты. Зарядив в пулемет новую ленту, она продолжила наступление. Моя рука с раскаленным мобильником окончательно приклеилась к голове. Моя осторожность явно не хотела со мной дружить. Пытаясь понять случившееся, я скорее прислушивался к себе, чем к тараторящей даме. Правда, кое-что все-таки выяснилось. Так, с некоторым облегчением я понял, что предстоит общение именно с ней («дело в том, что мужа нет сейчас в стране, он в Америке, но он совершенно не нужен для нашего разговора»), дама жаждет переговорить тет-а-тет, не стоит беспокоиться о транспорте – меня подберут, и т. д., и т. п. Главное, чтобы я уделил ей хотя бы несколько часов (Боже мой, я даже не пытался протестовать, я проглотил и это!). Куда мы направимся? Где проведем эти «несколько часов»? Она не назвала места, а я не переспросил – невероятно, но я дал маху, как и тогда, на Краснопресненской, я позволил себя окрутить, – в итоге жена Большого Уха сама выставила условия. Добившись моих «да» на все свои предложения, с неожиданно пробудившимся тактом она попрощалась – так мы расстались «до завтра».
XIX
Следующим утром меня подобрали. Не буду подробно описывать внедорожник. Не собираюсь заикаться и о внешности женщины, притаившейся в углу этого броневика: красота способна быстро блекнуть, некрасивость почти не старится. Вполне возможно, подруга Слушателя надела шубу поверх все того же домашнего халата. Но на этот раз ей не на кого было обрушивать свою восторженность – предмет обожания в данный момент находился в Нью-Йорке, – так что все искреннее, страстное, светящееся, столь меня поразившее и в день 4 октября 93-го, и тогда, когда я прятался в коридоре, в ней потухло и погасло. Невзирая на то, что места на заднем диване могло бы хватить и на целый полк, только взглянув на меня, она сразу же похлопала ладошкой рядом с собой, приглашая придвинуться. Женщина явно желала не повышать голоса; шофер (я видел лишь спину и мощный загривок) даже не ждал приказания – тотчас с тихим жужжанием образовалась стенка с окошечком между детиной и нами, и по обеим сторонам медленно поплыло Бульварное кольцо. Я приготовился к исповеди, однако после трафаретных любезностей («спасибо, что вы откликнулись», «я вам так благодарна») дама дала понять – основной разговор впереди («вы все увидите сами»). Около часа мы преодолевали проспекты, затем Knight XV свернул на МКАД – там он, впрочем, пробыл недолго. Ерзая на первоклассной коже рядом с серенькой женой пожирателя классики, я думал о Большом Ухе. Мне почему-то вспомнилось, как еще в Вейске, на барахолке, Слушатель вырывал из жалкой руки алкоголички конверты. В выражении его лица было тогда нечто хищно-птичье. Он словно сцапал добычу, подобно тому как сова цапает когтями зазевавшуюся полевку. Конечно же, в то время, когда мы метались словно коты с подожженными хвостами, из скупаемых за бесценок Шубертов и Хиндемитов он упорно строил свое дурацкое царство, принося ему в жертву даже собственный алгебраический дар.
Проскочил еще один час. Безмятежно урча мотором, Knight XV продолжал пробираться по проселочным трактам, состояние которых не вызывало сомнения, что именно в этих местах и были остановлены танки Гитлера. Прихоть производителей подобных машин запихала в его салон не только выдвижную стенку, квадрафонические динамики и не уступающий им своей величиной монитор. Повинуясь нажатию на одну из кнопок, распахнул дверцы мини-бар: мне был предложен старый знакомый Kingdom 12 Year Old Scotch, от услуг которого я на сей раз решительно отказался. Сиденья скрипели, тропический микроклимат заставил меня расстегнуть плащ. Виды коттеджей, домов, домиков, домишек и изб-развалюх здорово приелись; впрочем, от созерцания унылых в это время года пейзажей неожиданно спасла густая и липкая, как манная каша, стена повалившего снега. Я недоумевал, для чего жене Слушателя потребовалось отгородить половину салона звуконепроницаемой стенкой. Время от времени мы перекидывались ничего не значащими фразами о слякоти и неважном состоянии дорожного полотна – ничего секретного, ничего интимного. Но вот произошла остановка, шофер распахнул дверь, я вывалился в белую кружащуюся массу и на мгновение ослеп, однако снежный шквал отнесло в сторону. Пришедший ему на замену дождь был настолько любезен, что позволил без помех рассмотреть окрестности: жидкий березовый лесок и уходящее за горизонт поле, которое принято называть русским, с тоскливыми одинокими прутиками, то и дело показывающими направление ветра. На утоптанной автоплощадке наш Knight встречало целое стадо не первой свежести «фольксвагенов», «тойот», «хёндаев» и «киа» – верный признак нахождения поблизости внушительной стройки. Так-то оно и было! Вытянутые одноэтажные здания, которые я поначалу принял за бараки, оказались частями весьма странного особняка. Все эти строения примыкали к центральной круглой его части, более похожей на приземистую толстую башню. Возле ближней к нам пристройки разгружалась мокрая фура: на снегу перед дверьми фургона громоздились пронумерованные ящики и скрученные кольцами провода. В результате слаженной беготни грузчиков (их оранжевые комбинезоны, думаю, можно было разглядеть и из космоса) количество груза таяло на глазах. Бригадира выделял добротный отечественный ватник. Компетентность этого субъекта не вызывала сомнения: «Сорок пятый – в отдел номер семь, сорок шестой – туда же, пятидесятый – в отдел номер восемь! Провод – в девятый! Живее, живее, касатики…»
