Я поцеловала его в ответ.
Потому что — постыдное признание — мне хотелось поцеловать его.
Это был лучший поцелуй в моей жизни, этот поцелуй Дэниела. Какой кошмар — если он когда-нибудь узнает об этом, его эго подлетит до заоблачных высот. «Надо будет постараться, чтобы он никогда об этом не догадался», — пронеслось у меня в голове.
Я открывала в Дэниеле все новые и новые детали, которые не замечала раньше. Например, какая широкая и крепкая у него спина и как приятно водить по ней пальцами.
Потом я подумала, что его умение хорошо целоваться объясняется его богатейшей практикой, и эта мысль придала мне силы предпринять еще одну попытку выбраться на свободу.
Но тут Дэниел снова поцеловал меня, и я решила: «Что ж, дело сделано, семь бед — один ответ, пусть целует дальше».
Он был восхитителен. У него был совершенный рот и невероятно гладкая кожа. Я узнала, каков его вкус — смесь мускуса и сексуальности.
Он был мужчиной, настоящим мужчиной.
«О господи, — думала я, — как я буду жить после этого?»
Он никогда не забудет мне этого. Какой позор! Я столько лет издевалась над его волокитством, а сама! Только крайнее возбуждение помешало мне расхохотаться над собственной непоследовательностью.
«Ой, ведь Карен убьет меня», — пронзила меня новая мысль. Можно было начинать прощаться с жизнью.
«Что я делаю?» — спрашивала я сама себя в шоке.
Все эти беспорядочные мысли проносились у меня в голове, но я не успевала додумывать их, переполняемая желанием и возбуждением. Правда, тонкий голосок иногда доходил до моего сознания: «Ты знаешь, кто это? Если ты забыла, то напоминаю: это Дэниел. И ты случайно не обратила внимание, где вы находитесь? Да, вот именно, в парадной гостиной в доме твоей матери. А это — диван отца Кольма».
А Дэниел нравился мне так сильно, что меня трясло. Я хотела заняться с ним сексом немедленно, прямо на этом диване, несмотря на то что папа был за стенкой. Мне это было абсолютно не важно.
Он же только целовал меня. Целовал и ласкал в самых невинных местах. Я не знала, восхищаться или возмущаться его сдержанностью, тем, что он не стремился схватить меня, повалить на диван и залезть мне под юбку.
В конце концов он отпустил меня и сказал:
— Люси, ты не представляешь, как давно я ждал этого момента.
Нельзя было не отдать должное его актерскому мастерству. Эта фраза прозвучала страстно и искренне. И выглядел он соответствующим образом: зрачки расширены, глаза потемнели, волосы взлохмачены. Но лучше всего было выражение его лица — я почти поверила, что передо мной человек, охваченный любовью. Или, по крайней мере, охваченный вожделением.
Понятно теперь, почему женщины бегали за ним толпами.
— Угу, Дэниел, — сказала я, пытаясь отдышаться и одновременно улыбнуться. — Должно быть, это фраза пользуется большим успехом у твоих пассий.
— Я говорю серьезно, Люси, — произнес он серьезным голосом и глядя на меня очень серьезно.
— И я тоже, — закивала я.
Трезвый взгляд на вещи постепенно стал возвращаться в мою голову. Хотя тело все еще находилось во власти неутоленного желания. Я смотрела на Дэниела и хотела верить ему, но знала, что этого делать не стоит.
Мы сидели близко друг к другу, но не вместе, он — грустный, я — грустная и по-прежнему у него на коленях, хотя никто меня больше не удерживал.
— Пожалуйста, Люси, — прошептал Дэниел и обеими руками взял меня за голову, трепетно и аккуратно, словно ведро с серной кислотой.
В этот момент открылась дверь и вошел папа. Мы с Дэниелом отпрянули друг от друга с живостью молодых барашков, но папа все равно увидел, за чем он нас застал. Увиденное повергло его в ярость.
— Боже праведный! — взревел он. — Да что же этакое, все с ума посходили! Куда ни глянь, везде Содом и Гоморра!
Глава шестьдесят четвертая
Моя жизнь изменилась кардинальным образом. В один день у меня появился новый дом Или — старый, в зависимости от того, как посмотреть. Мне не терпелось поскорее съехать с квартиры, которую я делила с Карен и Шарлоттой, чтобы начать новую жизнь. Чтобы показать, какая я преданная дочь.
Да, с папой кто-то должен был жить, и я являлась очевидным кандидатом. Даже если бы Крис или Питер предложили переехать к нему, я бы все равно настояла на том, чтобы сделать это самой. Но они и не предлагали, ленивые разгильдяи. Их такая перспектива приводила в ужас. Да и в хозяйстве от них обоих толку бы не было никакого. Моя мать всегда все делала за них, так что они едва могли самостоятельно набрать себе ванну, и можно было считать чудом, что они научились-таки завязывать шнурки. Мои хозяйственные навыки немногим превосходили достижения братьев, но я знала, что справлюсь, я знала, что научусь готовить любимые папины блюда. Потому что мною будет двигать любовь.
Буквально все пытались отговорить меня от переезда в Аксбридж. Карен и Шарлотта не хотели, чтобы я покидала их, — и не только потому, что не хотели заниматься поисками подходящей соседки.
— Да ведь твой отец в полном порядке, — озадаченно говорила Карен. — Толпы мужчин его возраста живут сами по себе. Зачем тебе переезжать к нему? Вполне достаточно было бы навещать его почаще, попросить соседей приглядывать за ним, договориться с братьями, чтобы по очереди к нему ездить.
Я не в силах была объяснить Карен, почему я должна переезжать. Все, что она предлагала, было полумерами, а мне хотелось сделать все как следует. Я стану жить с папой и буду ухаживать за ним так, как не ухаживал за ним никто и никогда. Я была рада, искренне рада возможности отдать ему всю себя и хотела, чтобы нас было двое, только он и я. Непостоянство матери злило меня, но ничего другого я от нее и не ожидала и даже испытывала облегчение, что она наконец не мешана нашему с папой счастью.
— Бедняжка, как это ужасно: снова жить в родительском доме, с родителями! — Шарлотта искренне переживала за меня. — То есть с родителем, — быстро поправилась она. — Подумать только, Люси, ты же не сможешь заниматься сексом! Ты теперь всегда будешь бояться, что в комнату зайдет твой отец и застукает тебя за этим делом и начнет кричать, чтобы ты не смела заниматься подобными вещами под его крышей. — Я смущенно сморщилась, но она не заметила и продолжила перечень моих будущих неудобств: — А еще он будет говорить тебе, во сколько ты должна быть дома вечером. И следить за тем, что ты носишь. И будет кричать, что ты красишься как проститутка! Люси, тебе конец! — восклицала она.
Ну, с Шарлоттой все было понятно: она совсем недавно покинула родной дом, и воспоминания о жизни под присмотром отца были еще свежи. У нее до сих пор кружилась голова от обретенной свободы (в те дни, когда ее не мучило чувство стыда).
— И что будет, если твой папа заведет себе подружку? — пришла ей в голову новая мысль. — Представляешь, как это будет мерзко: увидеть, как он занимается сексом?
