Минут за десять я пересек царство покоя из конца в конец, и, слегка запыхавшись, взобрался на холм, где обычно восседал Хозяин кладбища. Вот только в этот раз его здесь не оказалось. Пуста была черно-антрацитовая плита, которая служила Костяному царю троном.
— Вот сейчас не понял? — удивленно произнес я и покрутил головой.
И вокруг никого. Только за моей спиной среди березок мелькает десяток теней, да с другой стороны холма, там, куда я еще ни разу не ходил, темнеют какие-то старые надгробия.
— Ушел умрун, — пояснил мне Афанасий, которого я сразу и не заметил. Впрочем, и немудрено, он, оказывается, сидел, привалившись спиной к покрытому мхом древнему могильному камню неподалеку от меня, практически слившись с ним. — Туда ушел.
— Умрун? — переспросил я, проследив за движением его лапы. Судя по всему, Костяной царь все же решил посмотреть, как нынче телешоу снимают.
— Ну да. — Афоня подошел ко мне, поправляя повязку, прикрывающую пустую глазницу. — Это сейчас вы их Хозяевами кладбищ называете, а так-то они умруны и есть. Пастыри мертвых.
Красиво звучит, что есть — то есть. Пастырь мертвых. Очень многозначное определение.
— Скажи, ты насчет меня не передумал? — спросил у меня Афоня. — Ежели да, то я тебя сейчас к умруну отведу, потом выпью и пойду повешусь. Не могу я тут больше существовать. Тоска меня заедает, серая, промозглая. Да и холода на подходе. Покойничкам-то хоть бы хны, они в гробы свои до весны залягут, а я в таких условиях зимовать не смогу. Я не собака, чтобы в склепах спать.
— Ну-ну-ну, — так это пронзительно прозвучало, что мне до соплей стало жалко бедолагу. — Все нормально. Со мной приехали мои приятели, они хорошие люди, будешь у них жить.
— Люди? — уточнил Афоня. — То есть — обычные люди? Не ведьмаки, не чародеи, не повелители воды? Это чего же мне у них делать придется? Я по хозяйству, конечно, помочь смогу, но не то чтобы сильно. Не домовой я.
— Они не как я или твой бывший хозяин, но о том, кто ты и что умеешь делать, осведомлены, — поспешил успокоить его я. — Хоть они и не дети Ночи, но что к чему в курсе. Слушай, а кто такие «повелители воды»?
— Вода — самая сильная стихия на свете, — пояснил Афоня и, поманив меня за собой, потопал вглубь кладбища. — Земля, ветер — они тоже сильны, но вода — это особая статья. Кто с водой в дружбе, кто ей приказывать может, тот голодным спать не ляжет. Вода всегда все слышит, все знает, все видит. Она же везде. Вот и есть такие люди, что с ней договор заключают. Та им власть дает, а они после, когда срок договора выйдет, ей себя дарят. Живьем. По весне, как правило.
— Топятся, что ли? — опешил я.
— Ну да, — подтвердил Афоня. — Воде всегда принять живую душу в радость, она от этого силу набирает немалую. А то еще бывает, что по договору такой человек каждый год кого-то ей дарит. Приведет закладную жертву в заветное место, да и утопит. И тем себе на год жизнь продлит. По-разному случается. Зато пользы ему от такого договора — у-у-у сколько. Да вот хоть бы мой бывший хозяин как-то раз такому повелителю одного своего врага поручил убить. Он сам, знаешь, мараться людской кровью не особо любил. Кого из своих, ведьмаков, в смысле, убить — это да, тут дело чести. А обычных смертных…
Афоня на ходу сплюнул и махнул рукой, давая понять, что его покойный хозяин мирных граждан вовсе в грош не ставил.
— И? — поторопил я его.
Ну а что? Интересно же?
— Да ничего, — поднял на ходу с дорожки березовую ветку Афанасий и бросил ее в зеленый мусорный бак, стоящий рядом. — Утоп тот враг через пару дней. Не поверишь — в раковине утоп, когда брился с утра.
Стоп. А я про это читал года два назад в сети. Еще подумал, что «сеошники» новостных сайтов совсем уже обленились, раз такую чушь пишут. И зря. Не врали они.
— И еще вот что, — помедлив, произнес Афоня. — Ты скажи им, что если кто нож моего бывшего хозяина и книгу его отыщет, да заклятие призыва произнесет, то я от них к нему уйду. Даже если сам того хотеть не буду.
— Передам, — кивнул я. — Нет проблем.
Не стал я ему говорить, что нож и книга уже у тех, с кем ему дальше жить. Захочет Николай — поставит его в известность про это, не захочет — значит, не захочет. Молчание — золото, гласит народная мудрость. А народ у нас неглупый, знает, что говорит.
А телевизионщики все-таки приехали. Их присутствие обозначилось задолго до того, как я их увидел. И ничего странного в этом нет, очень уж они шумели. Вопли вроде: «Свет туда», «Ленка, надо тончик положить вон тому» и «Да что за бардак тут творится!», эхом гуляли в верхушках кладбищенских берез и елей. Про многообразную ненормативную лексику я и не упоминаю, ее было больше, чем чего-то другого.
Я вообще-то человек ко всему привычный, а особенно к бедламу в любом из его проявлений, но тут даже меня проняло. Не дело это, вот что я вам скажу. Хотите снимать на кладбище — заведите свое, в каком-нибудь из павильонов сидящих без дела киностудий. Все одно они там порожняком простаивают большей частью. Ждут, пока наш великий кинематограф возродится. Почитай, четверть века ждут.
Вот там бы и снимали свою программу. Зачем же тут такое устраивать?
Приблизительно о том же, похоже, размышлял Костяной царь. Он стоял около высоченной елки и благодаря темноте практически слился с ней. Если бы не Афоня, то я бы его и не заметил.
— Хаос, — обойдясь без приветствия, сказал мне повелитель мертвых. — В чистом виде. Ведьмак, вот объясни мне — что за времена настали? До какой степени живые должны были дойти, чтобы устраивать балаган в том месте, которое для этого совершенно не предназначено? Ладно, я могу понять дьяволопоклонников, ритуалы есть ритуалы, коли они такими созданы, то что теперь сделаешь. Могу понять кладбищенских воров — каждый зарабатывает так, как может. Но тут-то вовсе что-то несуразное происходит.
— Реалити ведь, — неуверенно произнес я. — Рейтинги, опять же. Пипл хавает.
— Говори по-человечески, — потребовал Хозяин. — Или на тебя вон то дурачье тоже влиять начало?
— Люди, которые будут смотреть то, что они сейчас снимут, должны верить, что все это правда, — подумав, сказал я. — А чтобы это было похоже на нее, на правду, в смысле, надо все сделать так, чтобы… Блин, я запутался!
— Я тебя понял, — тяжело промолвил Костяной царь. — Знаешь, о чем я больше всего жалею? О том, что прямо сейчас я не могу убить десяток этих шебутных человечков. Очень хочется, но нельзя. А так бы было славно! Одного за другим, одного за другим. Вот так бы брал их сердца и давил! Чтобы хрипели, чтобы чувствовали, как из них жизнь уходит, а сделать ничего не могли.
Он вытянул свою длиннопалую руку вперед и несколько раз сжал ее в кулак.
Мне стало немного не по себе, столько жажды убийства и ненависти было в его голосе.
Правда, и понять его было можно.
Главная аллея кладбища, идущая строго по его центру, превратилась в филиал телестудии. Там было светло как днем, поскольку ее освещало десятка три прожекторов. Прямо там же, на дороге, стояли раскладные стулья и полдесятка столов, которые как только не использовались. На одних внавалку лежали самые разные вещи, от фотоаппаратов до упаковок пластиковых бутылок с водой, за другими гримеры наносили тот самый «тончик» участникам передачи.
