– Так и есть. Чем ты можешь помочь, если у меня поехала крыша? Чем я могу помочь, если сломалась деталь? Я же не могу сам себя осмотреть. Лучше каждому заниматься своим делом.
– Договорились.
Я выключил Эрика на ночь и лег на койку.
Сон не шел.
В темноте казалось, будто я снаружи. Я зажег свет. Эрик все равно не проснется. Он не спит в обычном понимании слова, потому что в его крови не накапливаются кенотоксины, и наверняка бы рехнулся от вечного бодрствования, если бы не русская плата электросна рядом с корой головного мозга. Эрик не проснется даже при взрыве корабля. Глупо с моей стороны бояться темноты.
Ладно бы темнота оставалась снаружи, но ей этого мало. Она окутала разум моего напарника. По результатам анализов мы могли не опасаться вызываемых химическим дисбалансом психзаболеваний вроде шизофрении и полагали, что рассудку Эрика ничего не угрожает. Но разве может протез защитить от собственного воображения, искаженного восприятия действительности?
Я не мог выполнить свою часть уговора, ибо знал, что прав. Но что было делать?
Задним умом все крепки. Я прекрасно понимал, где мы ошиблись – мы с Эриком и сотни людей, которые создавали его систему жизнеобеспечения после катастрофы.
От Эрика ничего не осталось, кроме неповрежденной центральной нервной системы. Из желез уцелел только гипофиз.
«Мы отладим регулировку состава крови, – решили они, – и это позволит Эрику всегда быть выдержанным, спокойным и собранным. Он забудет, что такое паника!»
С отцом моей знакомой произошел несчастный случай, когда ему было лет сорок пять. Он отправился на рыбалку со своим братом, дядей этой девушки. Они нализались до зеленых чертей и поехали домой. Отец устроился на капоте, а его брат сел за руль – и в пути внезапно резко затормозил. Наш герой оставил две очень важные железы на фигурке на радиаторе.
Его половая жизнь, однако, не изменилась, за исключением одного: жена перестала опасаться поздней беременности. Привычка – вторая натура.
Эрику не нужны были надпочечные железы, чтобы бояться смерти. Его эмоциональные паттерны стабилизировались задолго до того, как он попытался прилуниться без радара. Он с радостью поверит, что я починил контакты двигателя.
Но он рассчитывает, что я приму меры.
Атмосфера давила на окна. Я невольно коснулся кварцевого стекла пальцами. Давления не чувствовалось, но я знал, что оно рядом, неумолимое, как прибой, растирающий камни в песок. Как долго кабина сможет сдерживать натиск?
Если дело в механическом повреждении, почему я его не обнаружил? Возможно, поломка не оставила следов на поверхности крыльев. Но как это вышло?
Я ухватился за эту мысль.
Две сигареты спустя встал и взял ведра для грунта. Они были пустыми, образцы чужой почвы я уже убрал в надежное место. Я наполнил ведра водой, поставил в холодильник, установил температуру на сорок градусов выше абсолютного нуля, выключил свет и лег спать.
Утро было чернее, чем легкие курильщика. Я лежал на спине и философствовал. Что действительно нужно Венере, так это потерять девяносто девять процентов атмосферы. Останется чуть больше половины атмосферы Земли. Парниковый эффект ослабеет, и температура сделается пригодной для жизни. Надо только снизить силу тяжести на Венере почти до нуля на пару недель, и все получится само собой.
Вся чертова Вселенная только и ждет, когда мы наконец откроем антигравитацию.
– Доброе утро, – произнес Эрик. – Что-нибудь придумал?
– Да. – Я поднялся с кровати и добавил: – Только не доставай меня вопросами. Узнаешь по ходу дела.
– Завтракать не будешь?
– Пока нет.
Я один за другим надел космические доспехи, словно рыцарь короля Артура, и отправился за ведрами, но сперва натянул перчатки. Температура в холодильнике приближалась к абсолютному нулю.
– Это обычный лед, – сообщил я, подняв ведра. – Выпусти меня.
– Не выпущу, пока не объяснишь, – проворчал Эрик.
Тем не менее двери отворились.
Я вышел на крыло и принялся откручивать правую панель номер два.
– Эрик, вспомни об испытаниях пилотируемого космического корабля. Прежде чем запустить в него людей, все детали проверяют по отдельности и в сборе. И все же, если что-то не работает, оно либо сломалось, либо его не протестировали как следует. Так?
– Звучит разумно, – сухо отозвался он.
– В нашем случае поломок нет. Обшивка корабля в полном порядке, и оба двигателя просто не могли одновременно выйти из строя. Следовательно, что-то не протестировали как положено.
Я открыл панель. Лед в ведрах тихонько бурлил, соприкасаясь со стеклянными стенками. Голубоватые ледышки потрескались от внутреннего давления. Я опрокинул одно ведро над лабиринтом проводов, контактов и реле. Лед раскрошился, и я смог закрыть дверцу.
– Прошлой ночью мне пришла в голову мысль. Кое-что действительно не проверили. Все детали корабля побывали на испытательном стенде при венерианских температуре и давлении, но не корабль в целом. Он слишком велик.
Я перешел на левое крыло и открутил панель номер три в задней кромке стабилизатора. В ведре уже наполовину была вода, наполовину мелкие льдинки. Я выплеснул их на корабль и закрыл дверцу.
– Твои контакты закоротило от жары, или от давления, или от их сочетания. С давлением я ничего поделать не могу, зато могу охладить реле льдом. Скажи, какой двигатель оживет первым, и мы будем знать, какая панель нам нужна.
– Хоуи! Ты, вообще, представляешь, что может случиться с раскаленным металлом от холодной воды?
– Он может потрескаться. Тогда ты потеряешь контроль над двигателями… совсем как сейчас.
– Гм… Ты прав, напарник. Но я все равно ничего не чувствую.
Я вернулся к шлюзовой камере, размахивая ведрами. Как бы они не расплавились! Впрочем, я пробыл снаружи не так уж и долго.
Сняв скафандр, я начал наполнять ведра заново, когда Эрик сказал:
– Чувствую правый двигатель.
– Насколько хорошо? Контроль полный?
– Нет. Не улавливаю температуру. Хотя стоп, погоди. Хоуи, все в порядке.
Я с облегчением вздохнул и поставил ведра в холодильник. Нужно взлетать, пока реле не нагрелись.
Вода остывала минут двадцать, как вдруг Эрик сообщил:
– Чувствительность пропадает.
– Что?
– Чувствительность пропадает. Я не ощущаю температуру и теряю контроль над подачей топлива. Все снова нагрелось.
– Черт! И что дальше?
– Не хочу тебе говорить. Подумай сам.
Я подумал.
– Мы поднимемся как можно выше на аэростате, и я выйду на крыло с ведром льда в каждой руке.
