У начальника аэропорта было четверо ребятишек – трое мальчишек и одна девочка. Когда я впервые зашел в дом, мне показалось, что их гораздо больше: были они громкоголосые, непоседливые, носились по комнате, прыгали со стульев.
Я заглянул к ребятишкам. Комната небольшая, возле стены три кровати. В углу между печкой и столом девочка лет четырех. Она исподлобья поглядела на меня, спрятала руки за спину.
– А что она такая обиженная? – кивнул я на девочку.
– Она всю книжку изрисовала, – бойко ответил один из мальчишек.
Девочка всхлипнула, ладошкой провела по лицу.
Из кухни пришел другой мальчишка, в руках у него кусок бельевой веревки:
– Ты где ее взял? – навел на него отцовы глазки Сережка.
Мальчишка быстро засунул ее в штаны, Сережка выскочил из-за стола, схватил брата за рубаху, тот закрутился на месте, пытаясь вырваться.
– Мне немного, на ремешок для ружья, тебе можно, да? – пыхтел мальчишка. – Я видел, как ты у папки пистоны таскал. Сам бабахал, а мне не дал. Вот мама из города приедет – все расскажу.
– Маленький, а уже ябедничаешь. – Сережка выпустил брата. – Папка узнает, всыплет тебе. Давай развяжу.
– Ты не сможешь, они тугие. – Мальчишка достал из штанов веревку, протянул мне. Была она вся в узлах, некоторые из них мокрые от слюны. Ребятишки окружили меня, тихонько посапывая носами. Я поймал себя на том, что все мои мысли все-таки не здесь, а дома.
«Где же все-таки он? Куда уехал? Зачем? Может, разругался с Верой? Или чем-то обидела хозяйка, сказала что-нибудь неосторожно? Завязывается все легко, а вот распускать приходится зубами, а иногда и это не помогает».
Вошел Елисеев. Лицо у него побурело, точно налилось свекольным соком.
– Ты здесь! – приветливо кивнул он. – А я там с техником у самолета был. Двигатель только что прогоняли. Надо сказать, вовремя вы привезли больных. Шоферу и еще двоим ребятишкам уже сделали операции. Врачи говорят – были в тяжелом состоянии.
Глаза у Елисеева смотрят чудно, один вроде бы на меня, другой – куда-то мимо. Желтые нашивки на пиджаке выцвели, загнулись по краям, точно прошлогодние листья. Он не спеша разделся и потом, что-то вспомнив, засуетился на кухне.
– Сейчас позавтракаем, а потом и поесть не успеешь.
Он полез в буфет, чтоб я успел спрятать веревку.
Я быстро смотал ее, засунул за штору – все-таки нехорошо подводить мальчика. За эту неделю мы сдружились с ним. После полетов Сережка первым встречал нас на стоянке. Я открывал дверку, он залезал в кабину, садился в пилотское кресло. Мне нравилось смотреть на него в эти минуты; единственно жалел, что нет рядом Кости.
Елисеев, разливая в тарелки суп, приговаривал:
– В прошлом году тридцать кулей картошки накопали, тайга кормит: ягоды, грибы, орехи.
Он смахнул со стола хлебные крошки, как бы извиняясь, добавил:
– Намусорили, черти. Без матери замотался я с ними. Ну ничего, приедет, наведет порядок. Ты давай присаживайся, в ногах правды нет.
Сережка позвал ребятишек, они расположились напротив. За столом сразу же стало шумно и тесно, но едва из-под пола показалась голова отца, как они примолкли, дружно заработали ложками.
Мне нравилось бывать в этой семье. Чем-то она напоминала мое детство. Вот так же мы все вместе собирались за столом, шумели. Я ловлю себя на том, что сейчас смотрю на семью начальника аэропорта уже с другим интересом. В их скоротечных радостях и бедах ищу свое, точно примеряя, что бы в том или ином случае сказал, сделал я.
– Ты не стесняйся, будь как дома и не думай почем зря, – гудел Елисеев. – Я тоже из дому убегал. Раньше жили мы на станции. Так вот, однажды забрался в вагон и уехал. Под Красноярском сняли. Ну дома, естественно, выдрали. Или вот, помню, тетка привезла из города ежа. Так я двадцать километров топал, чтобы посмотреть на это чудо.
Ребятишки перестали есть, открыв рты, смотрели на отца.
В комнату ввалился Добрецов, отыскал меня взглядом, улыбнулся:
– Ты, я вижу, не торопишься домой. Пошли на самолет, туман расходится.
Мы выскочили на улицу, следом за нами вышел Елисеев, он торопливо попрощался и полез к диспетчеру на вышку. Туман расходился, будто кто-то сливал мутноватый отстой. Уже хорошо виднелись дома в поселке, над ними проступил темный склон горы. Возле самолета дымился аэродромный подогреватель, к капоту тянулся брезентовый рукав. В самолете холодно, обшитое дерматином сиденье точно каменное. Вслед за мной протиснулся Лешка. В кабине стало тесно и даже как будто теплее.
– Смотри, что-то забыли, – сказал Лешка. Наперерез к самолету, проваливаясь в снег, бежал Сережка. Он принес унты, которые я купил в Заплескине для Альки Серикова. Я выскочил из кабины, взял у него унты. Он еще долго стоял на стоянке. Когда самолет отделился от земли, он сорвал с головы шапку, помахал ею вслед. Тайга, присыпанная снегом, напоминала тертую наждачную бумагу, холодное солнце низко висело над горизонтом.
Сорокин ждал нас на стоянке. Рядом с ним стояла Зинаида Мироновна. Она крутила головой, поворачиваясь то к Сорокину, то в сторону нашего самолета. Я пытался по внешнему виду определить, с какой вестью они ждут меня, – уже то, что хозяйка пришла сюда, не предвещало ничего доброго. Сорокин подошел к плоскости самолета, показал рукой, чтобы я открыл форточку.
– Ты поезжай в Рёлку, – громко сказал он. – По всей вероятности, он там. Даю тебе пять дней. Найдешь брата, позвони, я сейчас улетаю – срочное санзадание.
Сорокин загнул рукав, посмотрел на часы и, тяжело ступая, пошел к соседнему самолету. Через минуту они уже рулили на взлетную полосу.
– Дождались наконец, – сказала Зинаида Мироновна. – Звонили Владимиру Михайловичу, Кости у него нет. Жена в больнице, вот-вот родить должна, а то бы он тоже сюда приехал.
– Я сейчас сразу же поеду, – заторопился я.
– Ты поезжай, поезжай! За Верой я присмотрю, она сейчас в школе. Переволновалась, всю ночь не спала.
Хозяйка повернулась к Добрецову и масляно, точно загоняя петушка в курятник, сказала:
– Валюша просила вас зайти, она уж наказывала, наказывала. Ждет.
Добрецов покосился на меня, принужденно рассмеялся:
– Вечером заскочу.
И вот снова Рёлка. Будто месяц назад я и не уезжал отсюда. Снег потемнел, южная сторона сугробов вдоль насыпи была уже изъедена солнцем, крыши домов обросли сосульками, кое-где с них уже убрали снег. За домами узкой дымчатой полоской пламенел березняк, дальше вразброс темными корявыми клубками скакали по полю кусты боярышника, казалось, они тоже кого-то разыскивают и никак не могут найти. Воздух был свеж и звонок, небо высокое, мягкое, и хотя на улице все еще холодно, по всему чувствовалось – скоро весна.
Автобуса, как всегда, не было, но рядом с вокзалом стоял самосвал, рабочие забрасывали в кузов снег. Я обошел машину, нос к носу столкнулся с Алькой Сериковым.
