А потом вдруг размахнулась и что было сил ударила по нему ногой. И еще раз. И еще, так что древние детали и осколки пластмассы разлетелись по всей комнате.
Я вернулась в спальню. Всего два шага — и я уже сидела на детской кроватке.
Комната погрузилась почти в непроглядный мрак, а я все не двигалась. Чувство одиночества было таким пронзительным, что я начала задыхаться. Мгновение раздулось и превратилось в вечность. Я одна, в заброшенной квартире. Больше ничего не существует. Я все потеряла. Даже деньги.
Мой второй ребенок… Кто бы у меня родился? Еще один мальчик? Или девочка, похожая на меня? Угловатая, спокойная, немного застенчивая… Этого ребенка у меня никогда не будет. Я пожертвовала им, и у меня ничего не осталось. Жизнь остановилась.
Я легла на бок, поджав ноги. Нащупала подушечку и притянула ее к себе, обняла, стиснула, прижала к животу, к груди.
И заснула.
* * *
Волосы Вей-Веня пахнут детским потом и чем-то сухим, чем-то вроде песка. Я утыкаюсь ему в волосы и хватаю несколько волосинок губами.
— Ай! Мама, ты мне волосы съешь!
Я разжимаю губы и смеюсь, а потом целую его в щеку, мягкую, какие бывают только у детей. Кажется, будто сколько ему в щеку ни утыкайся — сопротивления не почувствуешь. Как хорошо лежать вот так и никуда не торопиться.
— Малыш ты мой. Солнышко мое.
Он громко чихает и смотрит на потолок, на наклеенные звезды и планеты Солнечной системы. Когда-то эти наклейки принадлежали мне — в свое время я убедила родителей купить мне их вместо куклы. Покидая родительский дом, я осторожно оторвала их, сложила в пакет и спрятала в чемодан, на самое дно, вместе с другими детскими воспоминаниями. А когда наконец родился Вей-Вень, я наклеила их на потолок, словно связав мое собственное детство и его, нас с ним — и весь мир, наш мир — и Вселенную.
Мы выучили с ним названия всех планет. Мне хотелось, чтобы он понял, насколько мы маленькие и что мы всего лишь часть чего-то большего. Хотя осознать это такой кроха пока еще не мог. Для него звезды и планеты оставались наклейками на потолке. Он верил лишь в существование Луны и Солнца, потому что видел их собственными глазами, и никак не мог взять в толк, почему для Луны не сделали отдельную наклейку, ведь сама Луна почти такая же большая, как Солнце.
— Это Юпитер. — Он тычет пальцем в потолок.
— Угу.
Не в силах остановиться, я вдыхаю его запах, но это Вей-Веню не мешает.
— Он самый-пресамый большой.
— Да. Он самый большой.
— А это Сатум. У него кольца.
— Сатурн, — поправляю я.
— Сатум.
— Да. У него кольца.
— Он самый красивый. — Вей-Вень на секунду умолкает. — А почему у Земли нету колец?
— Хм. Не знаю.
— Пусть у Земли они тоже будут! Они такие красивые.
Я опять утыкаюсь носом ему в щеку.
Вей-Вень ерзает и отодвигается от меня.
— Мама, ты уходи.
— Ну можно я еще чуть-чуть полежу?
— Нет.
— Пока ты не уснешь?
— Нет. Уходи.
Он точно знает, что в постели с ним ничего не случится. А я свою задачу выполнила. Я напоследок целую его в щеку, и он нетерпеливо тянет на себя одеяло:
— Уходи. Я сплю.
— Хорошо. Я пойду. Спокойной ночи. До завтра.
— Спкнчидозафтра.
* * *
Мне хотелось остаться там, под Солнечной системой, под Юпитером из зеленой светящейся пластмассы, но, едва забрезжил рассвет, я проснулась. Занавесок на окне не было, и комнату медленно заполнял сероватый утренний свет. Я еще немного полежала в той же позе, пытаясь нащупать путь назад, в другую комнату, к другой детской кроватке, но не сумела.
В то утро, проснувшись в чужой постели, я подумала о том же, о чем думала каждый день.
О Вей-Вене.
О моем малыше.
О том, какие у него мягкие щеки. И я представила себе его лицо.
Мне не хотелось ни о чем больше думать. Но перед глазами появилось другое лицо. Лицо из этого мира. Парнишка, нескладный долговязый подросток с пачкой печенья в руках. И его глаза. Взгляд человека, готового к нападению.
Следом за ним мне вспомнились старики. Многие из них не понимали, что происходит, не знали, что обречены на смерть. Но женщина, вышедшая мне навстречу, — а это наверняка была женщина, — она знала. Я разбудила ее. Пробудила в ней надежду.
Что с ней будет?
Что будет с тем нескладным парнишкой?
С официантом из кафе?
С его отцом?
Что произошло с Вей-Венем?
Что же с ним случилось?
Это касалось нас всех.
Обнесенный оградой лес, военные, забор, секретность…
Это касалось нас всех.
Я резко села в кровати.
Теперь мне все стало ясно.
Я начала не с той стороны. Я стала разыскивать его. Однако, пока я не узнаю, что с ним случилось, мне его не найти. Пока я не пойму, почему это так важно.
Снова лицо Вей-Веня. Но не пухлое детское личико, а его лицо в тот день. Вей-Вень на руках у Куаня. Бледность. Тяжелое, прерывистое дыхание. Воспоминания становились все отчетливее. Воспоминания, которые я силилась уничтожить, с которыми не могла смириться. Я сползла на пол, глядя в стену перед собой.
Вот он. Лицо бледное, волосы влажные. Капельки пота на переносице. Его глаза. Когда Куань отыскал его, Вей-Вень был в сознании. Его маленькое тельце боролось за возможность дышать. Он хрипел и с ужасом смотрел на меня, не в силах даже попросить о помощи. Где-то на полпути между холмом и жилыми домами его голова откинулась назад. Он потерял сознание. Я видела, как это произошло, его взгляд затуманился, а потом малыш закрыл глаза. Когда мы добрались до поселка, лишь слабое дыхание связывало его с этим миром.
Я уткнулась в колени, заставляя себя вновь пережить те минуты. Смотри на его лицо, давай же. Почему ему было так трудно дышать? Из-за чего?
Бледность, испарина. Что-то такое я и прежде видела… Внезапно в памяти обозначился еще один образ. Еще одно лицо. Дайу. Праздник в саду. Дайу в голубом брючном костюмчике лежит на земле. Ее черные туфельки блестят на солнце. А на лбу тоже испарина. Она пытается вдохнуть и хрипит — совершенно так же, и в глазах у нее тот же ужас и мольба. «Помоги», — читаю я в ее взгляде. Мы столпились вокруг. Когда это случилось, взрослые сидели чуть поодаль, а мы, дети, играли здесь, под деревьями. Я смотрю на раскинутые руки Дайу. В одной из них она что-то сжимает. Кусочек торта. Она совсем недавно положила его себе на тарелку. Мы играли, а она стояла рядом и откусывала от него.
