— Со мной было двое, оба в гражданской одежде — румын Пункару и славянин Тихота. Он старший. Все из русской эмиграции. Я — радист. Должны встретиться через три дня. Где они находятся сейчас, не знаю, — пояснял Исмаилов. Он дал приметы агентов.
Парфенов приказал срочно создать несколько поисковых групп из солдат-пограничников. Одну из них возглавил старший лейтенант Б. Н. Петров.
После двух суток обследований прифронтовых окрестностей поисковикам удалось задержать двух внешне похожих по приметам неизвестных, выдававших себя за советских партизан. При обыске у них обнаружили компасы, карты, револьверы, гранаты и крупные суммы денег. «Партизан» доставили в Особый отдел Ленинградского фронта. Под прессом улик они стали колоться…
Ярослав Тихота рассказал, что был арестован гестапо в Праге в начале 1941 года по обвинению в принадлежности к Компартии, хотя никакого отношения к ней не имел. Сидел в тюрьме Панкрац. Это страшная тюрьма — там били и даже убивали.
— Поэтому вы решили стать шпионом? — спросил Парфенов.
— Нет, пражские друзья из русских нелестно отзывались о большевиках. Вот так я стал работать против вас, оказавшись в разведшколе под Кенигсбергом. Но я не фашист, нет, нет и нет, — настойчиво твердил Тихота.
Второй задержанный, Кондратий Пункару, наполовину румын, наполовину украинец, оказался обычным уголовником. Он настаивал на том, что является жертвой социальной несправедливости, но на очной ставке с Исмаиловым сдался.
В ходе следствия по делу шпионской группы Тихоты военные контрразведчики Ленинградского фронта получили важные данные о разведшколе и подразделениях абвера, действовавших против советских войск на дальних подступах к Ленинграду.
Из воспоминаний генерал-майора в отставке Н. К. Мозгова
Николай Кириллович Мозгов был первым оперативным начальником автора в Особом отделе КГБ при СМ СССР Прикарпатского военного округа в конце 1960-х годов, пролетевших стремительно, но нелегко. Всякое бывало — и радость побед, и разочарование от неудач, и гибель сослуживцев и родных. Но все же первые шаги на оперативной стезе — самые запоминающиеся, и по ней меня провел этот ставший мне близким человек до Южной группы войск, а оттуда — до Лубянки. Нет-нет, не было никакого «телефонного права» — он дал мне крылья…
Автор встретился с Мозговым почти через четверть века в Совете ветеранов ДВКР. Он был уже в отставке. Узнали друг друга — полковник и генерал-майор.
— Глядишь, так и меня догонишь, — пошутил он. — А ведь я знал тебя лейтенантом.
Начались воспоминания.
При встречах автор неоднократно подводил генерала к теме заседания Политбюро с его участием в период руководства им Особым отделом КГБ Балтийского флота. Но тот всякий раз отнекивался, называя свой поступок не геройством, а элементарным рядовым действием чекиста, противостоящего трусости и разгильдяйству.
Но однажды, это было тоже в Совете ветеранов военной контрразведки, в конце 1990-х годов, накануне своей кончины, он вдруг разговорился.
— А начиналось все так, — пояснил бывший контр-адмирал, ставший генерал-майором. — Я был начальником контрразведки Балтфлота. Когда на мое имя стали сыпаться как снег на голову аналитические справки, рапорты, докладные записки от оперативного состава и моряков о резком снижении боеготовности флотской инфраструктуры в результате непродуманных сокращений, я стал задумываться над «разумным процессом». И через несколько недель, когда «созрел», решил подготовить обобщенную справку на имя председателя КГБ Шелепина.
— А как же ваш непосредственный начальник военной контрразведки, он что, остался в стороне, в неведении?
— Генералу Гуськову я не решился отправить этот документ. Он мне несколько раз намекал, что кнутом обуха не перешибешь, поэтому я не был уверен в его смелости, хотя нужно признать, что такой шаг был рискованным — как-никак я шагал через голову московского непосредственного начальства.
Но, прежде чем отсылать документ в Москву, я его показал командующему Балтийским флотом и первому секретарю Калининградского обкома партии — члену Военного совета.
Они внимательно прочли мою докладную записку и пожелали успеха в нужном начинании: не отговаривали, но и не обещали поддержки в случае потребности. К сожалению, эти люди были слепыми рабами навязанных сверху директив — боялись за свои высокие должности.
— Документ вы отправили в Москву сразу после этого разговора или еще накапливали материал?
— Сразу, так как там было полно доводов в защиту нашего флота. — Он умышленно растянул это слово, будто подчеркивая гордость и справедливость того, что им было сделано несколько десятилетий назад.
— А потом?
— А потом включился счетчик времени, и я стал считать дни в ожидании звонка из столицы.
— И все же непонятна трусливая позиция командующего Балтфлотом — вам пожелал успеха, а сам в кусты.
— Если честно, я не сильно и переубеждал. Никакие рассуждения не в состоянии наставить человека на путь, по которому он не хочет идти. Люди не хотят думать, перестают размышлять, когда за них кто-то делает эту работу. Я же был раскован в своих раздумьях, потому что их базой были объективные материалы широкого круга оперативного состава, прекрасно знающего обстановку в курируемых частях. По-моему, — а я такого мнения придерживался всегда — мы истинно свободны лишь тогда, когда сохраняем способность рассуждать самостоятельно…
Время бежало быстро, потому что Николай Кириллович рассказывал настолько интересно, что хотелось его слушать и слушать. Помогал диктофон.
Со слов Мозгова, через неделю раздался звонок по ВЧ.
— Я поднял трубку и услышал голос Шелепина, сообщившего, что он получил мою докладную записку. Он поинтересовался, все ли в ней правильно. Ответ мой был краток: я лично отвечаю за каждую букву, за каждый факт, потому что любой из них выверен через несколько источников.
Председатель КГБ тут же сообщил, что в таком случае он направляет документ в Политбюро, а мне приказал быть готовым по вызову прибыть в Москву.
Через неделю по звонку я и командующий флотом А. Е. Орел вылетели в столицу. Поселились в престижной гостинице «Метрополь». Не успели еще разместиться, как последовал телефонный звонок от начальника Главного морского штаба, приказавшего нам с командующим прибыть к нему. Я понял задумку — ожидаются психологический накат, моральная торпедная атака. Так оно и вышло.
В штаб с Орлом шли молча. Командующий совсем не соответствовал своей фамилии. Он скорее походил на мокрую курицу или проштрафившегося пацана, который разбил мячом соседское окно.
— Зачем ты затеял всю эту возню? Зачем?! Сколько драгоценного времени она отняла у нас, я не говорю уже о нервах и вообще о потерянном здоровье. Тебе легко… а с меня три шкуры сдерут, — бубнил под нос потеющий командующий флотом, тяжело переставляя тяжелые, словно налитые свинцом ноги.
