Период полной самостоятельности — без шифросвязи, без необходимости регулярно отчитываться, без указаний Центра и наставлений резидента продолжался более полугода. Никогда в моей жизни, ни до, ни после этого, не работалось с таким вдохновением.
Постепенно посольство заполнялось, было оборудовано помещение секретно-шифровального отдела, стали переезжать в Равалпинди, а затем в Исламабад, где быстро строились жилые дома, старшие дипломаты.
В начале 1966 года был заменен Сергей Иванович. На его место прибыл ветеран южноазиатского отдела Василий Б. Знакомство с ним меня крайне разочаровало. Получить что-либо полезное от этого руководителя мало-мальски опытный работник не мог. Сосредоточиться на мысли, оценить информацию, грамотно сформулировать задание Василий был не в состоянии. Говорят, когда-то он неплохо работал и выдвинулся заслуженно, но поверить в это было трудно. Резидент питал неодолимую тягу к спиртному, пил в любое время суток, быстро хмелел и во хмелю нес околесицу, густо пересыпанную матом. Не уверен, что за последние годы он прочитал хотя бы одну книгу. Да и читал ли он когда-либо? До сих пор мне казалось, что такого рода людей в КГБ, не говоря уж о ПГУ, после военных времен не осталось. Пришлось убедиться в своей неправоте. У резидента была одна позитивная черта — он хорошо относился к подчиненным. Однако правильно оценивать их действия, наставлять на верный путь Василий не был способен.
Оказавшись под началом Василия Б., резидентура стала утрачивать наступательность, способность к вдумчивой, аналитической работе, естественная убыль источников не восполнялась, работники сторонились своего вечно подвыпившего босса. Дело кончилось тем, что резидент однажды свалился на приеме. Долго терпевший посол М.В. Дегтярь наконец не выдержал и информировал Москву о хроническом недуге резидента. Василий Б. был отозван, но, к нашему изумлению, продолжил свои труды в Центре. Вред нашему делу этот руководитель причинил немалый.
О моей профессиональной этике
Где же были мы, его подчиненные, посмеивающиеся и горюющие одновременно? Почему никто из нас не доложил в Центр о нетерпимой ситуации? Боялись? Едва ли. Всякого рода жалобы на коллег и начальников неписаным обычаем не одобрялись. Если ты можешь сам поправить дело, не привлекая внимания вышестоящих, действуй! Не можешь — не жалуйся, не «капай». Официально эта традиция именовалась «чувством ложного товарищества», и при разборе разного рода неприятностей эти слова звучали нередко. Найти меру здесь трудно. В нашей среде не место жалобщикам, кляузникам, доносчикам, но сколько раз приходилось убеждаться, что снисходительное отношение к проступкам коллег, их замалчивание ведет к самым тяжелым последствиям. Где же выход? Думаю, дело в разведке должно быть поставлено так, чтобы подчиненные безусловно доверяли своим начальникам, а начальники ни при каких обстоятельствах не использовали ставшее им известным во зло подчиненному, чтобы они доброжелательно и по-товарищески относились к каждому своему сотруднику. Добиться этого трудно, знаю по личному опыту. Может быть, кто-то назовет такую точку зрения утопической. Но стремиться к такой постановке дела необходимо. Если бы время от времени такая обстановка в коллективах разведчиков не возникала, не было бы, думается, сильных резидентур.
В конце 1966 года произошло событие, нарушившее привычное течение жизни.
На меня вышел ответственный сотрудник местной контрразведки некто г-н Икбаль (имя изменено. — Л. Ш.) и представил весьма убедительные доказательства того, что ему известно о моей действительной служебной принадлежности. Сработали защитные механизмы, я с ходу стал было опровергать его и готовился дать отпор предложению о сотрудничестве, которое, казалось мне, неизбежно в этой ситуации последует. К моему удивлению и огромному облегчению, Икбаль не стал предпринимать попыток припереть меня к стене и сразу перешел к делу. Он сказал, что пакистанским спецслужбам известно о моей работе по американским представителям в Пакистане. Деятельность американцев, их вмешательство во внутренние дела страны беспокоят государственное руководство. Ему, Икбалю, поручено через меня выяснить, готова ли советская разведка пойти на установление негласного контакта с пакистанскими спецслужбами с целью обмена информацией по американцам.
Все мы, рядовые сотрудники, были готовы к возможной провокации. Именно так, рефлекторно, воспринималось любое неожиданное действие любого иностранца. Подобная автоматическая реакция действительно во многих случаях предупреждала серьезные неприятности, но зачастую не позволяла использовать представившуюся интересную возможность. Я был типичным рядовым сотрудником, поэтому, вновь отвергнув утверждение о своей принадлежности к КГБ, сказал, что знаю человека в посольстве, которому предложение Икбаля может показаться интересным. Мне приятно вспомнить этого коллегу, его ум и тактичность. Договорились встретиться в условленном месте через несколько дней и расстались.
Шифрованная связь с Москвой к тому времени была налажена, и я подробнейшим образом доложил в Центр о беседе.
В Центре тоже работали типичные рядовые руководители, мыслившие точно такими же штампами, что и я. В многостраничной телеграмме педантично разбиралась вся ситуация, выстраивались версии, делался, разумеется, вывод о возможности провокации, но вывод неокончательный. Центру, как и мне, предложение Икбаля казалось заманчивым, но боязнь попасть в ловушку мешала действовать решительно. Указания о моей линии поведения были расплывчатыми, обставлены массой невнятных оговорок, но разрешение на продолжение встреч дано. Одновременно мне предписывали прекратить оперативную деятельность и бдительно контролировать обстановку вокруг себя.
Последнее решение было полностью оправданным. Если есть конкретные признаки того, что контрразведка вплотную заинтересовалась разведчиком, он не имеет права рисковать безопасностью источников, обострять ситуацию. Что же касается сути дела и позиции Центра, то в ней не было ничего неожиданного — инструкции составлялись так, чтобы в случае неудачи вина ни в коем случае не пала на их авторов. В дальнейшем я решительно воевал с этой манерой. Люди, работающие в поле, должны твердо знать, что Центр полностью их поддерживает и готов нести ответственность при любом повороте событий. Доверие — это единственная основа, на которой может действовать разведывательная служба. Подчиненный должен безусловно доверять своему начальнику, а для этого начальник должен быть компетентен, доброжелателен и не бояться ответственности за свои решения. Впрочем, об этом уже шла речь выше.
Я встретился еще несколько раз с Икбалем, мы начинали нащупывать почву для взаимопонимания, но дальше дело не пошло. Он дал знать, что дальнейшие встречи невозможны, не разъясняя причин.
Часть пакистанского руководства в то время стала заметно тяготиться характером отношений, сложившихся с США. Айюб-хан искал пути к проведению более независимой политики и имел основания считать, что американцы поддерживают его противников. Негласная помощь советской стороны в этой обстановке могла бы быть полезной. Мне неизвестно, какие обстоятельства помешали дальнейшему развитию моих связей с г-ном Икбалем.
