Будни и праздники
Когда-то в не столь отдаленные времена в центральном аппарате ПГУ, в его руководящих эшелонах, складывались дружеские компании, нечто вроде небольших закрытых клубов. В компании входили люди, связанные, как правило, прошлой работой. Отношения между ними характеризовались полным отсутствием формальности, с легкостью решались здесь и деловые, и личные вопросы. Такие компании одно время получили в ПГУ название мафии, в чем проявлялась не столько реальная оценка их влияния и методов деятельности, сколько присущее нашим офицерам острословие. Существовали «дальневосточная», «скандинавская», «американская» мафии. Их состав менялся, но какая-то скрытая от постороннего глаза сила сказывалась прежде всего на решении кадровых вопросов.
За дружеским столом (это был непременный атрибут каждой компании), в непринужденной и подогретой алкоголем атмосфере выносились суждения о том или ином человеке — будь то рядовой сотрудник или руководитель любого уровня. Сложившееся в узком кругу мнение редко бывало необоснованным, однако оно носило отпечаток групповых интересов, не всегда совпадавших с интересами службы. Высокое начальство периодически предпринимало попытки нарушить корпоративные наклонности разведки, влить в нее свежую кровь. На руководящие посты в ПГУ назначались выходцы из партийного аппарата. Участь их оказывалась различной.
Некоторые из них в силу полной профессиональной беспомощности оказывались в деловой и моральной изоляции и по истечении некоторого времени бесследно исчезали. Другие приспосабливались к обстоятельствам, примыкали к какому-то кружку, подпадали под влияние ветеранов. Их терпели, приглашали в компании, постепенно они становились своими людьми, но отсутствие личного оперативного опыта не позволяло ни одному из них приобрести неформальный авторитет, соответствующий официальному статусу. Пришельцев со стороны в ПГУ, равно как и в МИДе, не жаловали.
Как вспоминают старшие коллеги, В.А. Крючков, назначенный на должность первого заместителя начальника разведки, сразу этой специфики не уловил. Сделали естественную ошибку и профессионалы-руководители, применившие к Крючкову обычную тактику — неформальные договоренности, массированное давление с разных, казалось бы никак не связанных между собой, сторон, навязывание готовых, не подлежащих критике и обсуждению решений.
Крючков выдержал нажим. Его перспектива была определена заранее, и в 1975 году он был назначен начальником разведки. К тому времени он уже разобрался в существовании в ПГУ неформальных структур, распознал механизм их формирования и функционирования и приступил к систематической борьбе с ними.
Примечателен эпизод, рассказанный мне одним из его участников. В.А. Крючков был приглашен своим заместителем, начальником научно-технической разведки, на ужин по случаю пятидесятилетия хозяина. Когда гости изрядно выпили, завязался разговор на служебные темы. Был затронут вопрос о пришельцах в разведку со стороны. Эту практику все, кроме, разумеется, Крючкова, осудили и недвусмысленно дали понять новому начальнику разведки, что непрофессионалам, включая и его самого, в этой деликатной работе делать нечего. Говорят, что активное участие в разговоре принимал и молодой генерал О.Д. Калугин, которого судьба вновь драматически столкнула с В.А. Крючковым в 1990 году.
Гонения, развернутые В.А. Крючковым против О.Д. Калугина, выступившего с открытой критикой КГБ, приняли беспрецедентный, несовместимый с новой общественной атмосферой характер. Столкнулись два непримиримых старинных врага. Калугин клеймил КГБ и лично Крючкова, выступал в печати и на митингах. Крючков действовал закулисно, чужими руками. Руководство ПГУ не питало симпатий к Калугину. Бунт генерала разведки, даже отставного, плохо сказывается на дисциплине. Его публичные выступления вызывали нервную реакцию у наших источников, опасавшихся за свою судьбу и за будущее службы, с которой они связали жизнь. (В перерыве между заседаниями XXVIII съезда КПСС главный редактор «Московских новостей» Е.В. Яковлев выразил мне свое возмущение решением о лишении О.Д. Калугина воинского звания и наград. Я изложил ему эти соображения. Он их, естественно, не разделил.) Мы, однако, предвидели издержки открытой конфронтации с отступником и пытались убедить Крючкова, что благоразумнее не привлекать внимание публики к Калугину, надо позволить ему выговориться.
Думаю, что именно глубочайшая личная неприязнь к Калугину побудила Крючкова идти напролом. Тот же мотив, видимо, побуждал и Калугина ввязываться в прямую конфронтацию с председателем КГБ. Вся история, таким образом, уходила корнями во вторую половину семидесятых годов.
Крючкову удалось тогда покончить с группами влияния. Руководители ПГУ перестали общаться друг с другом и подчиненными в неофициальной обстановке, застолья прекратились. Между коллегами установились корректные, сухо-дружелюбные отношения. Это отвечало интересам работы. Надо было только поддерживать сложившийся порядок и пресекать попытки возродить подобные группы, продвигать людей не по достоинству, а по признаку личной преданности.
У начальника разведки одинокая жизнь. Очень узок круг людей, с которыми он может откровенно поделиться своими заботами и сомнениями по существу всего происходящего в разведке, вокруг разведки, в стране, в мире. Работа приучает к осторожности, осмотрительности в словах и поступках. Начальник ПГУ должен быть авторитетом для людей необычных — хорошо образованных, с опытом оперативной или аналитической работы, обладающих профессиональной проницательностью, мгновенно распознающих любую фальшь. Он не может позволить себе ложного шага даже в кругу ближайших товарищей по работе, кстати, особенно в их кругу.
Редкие гости — родственники или друзья из МИДа, выходы в консерваторию, два часа тенниса воскресным утром. Раз в месяц удавалось выезжать в город и ходить по букинистическим магазинам. Вот, пожалуй, и все. Работа захватывала, жизнь становилась ее частью.
Удачная карьера, как уголовное преступление, наказывается лишением свободы.
А как же книги — верные спутники на протяжении последних пятидесяти лет жизни? Без них существовать невозможно. Демократизация открыла дорогу потоку запрещенной, либо не одобрявшейся и не издававшейся в Союзе литературы. Б. Можаев, А. Солженицын, А. Приставкин, Ю. Домбровский, Б. Ямпольский, А. Зиновьев, В. Войнович — целая плеяда известных и неизвестных имен, художников и мыслителей засияла перед читателем.
Фейерверком вспыхнула публицистика, на нас обрушился град горьких, остроумных, негодующих слов, непривычных и смелых мыслей, звонких фраз. Впечатление от этого града несколько портило ощущение вторичности. Часто казалось, что многое из дерзкого и нового уже где-то встречалось — то ли у предреволюционных российских публицистов, то ли у проницательных и талантливых представителей первой и второй волны эмиграции, то ли в «Фигаро», то ли в «Таймс» или «Шпигеле». Возможно, сходство было непреднамеренным, схожие ситуации рождают у схожих людей одинаковые мысли.
И конечно, всегда останутся по-настоящему интересными великие историки русской земли — Н. Карамзин, С. Соловьев и В. Ключевский, переизданные в последние годы.
