— А ты, вообще-то, чего тут делаешь — на бану? — поинтересовался Солома. — Едешь, что ли, куда?
— Нет, хотел одну знакомую встретить, — сказал я. — Журналистку… У нас с ней дела…
— Дела, значит, идут? Печатаешься?
— Да вот — начинаю.
— Здесь, в Иркутске?
— Здесь. В областной газете.
— Ну и как же тебе плотют? — спросил другой спутник Соломы. — Можно хоть жить-то?
— Можно, — сейчас же, с ухмылочкой, отозвался первый. — Как на лагерной баланде, знаешь? — Жить будешь, но бабу… не захочешь! Да и чего тут спрашивать?
Он звучно икнул, провел по сальным губам ладонью. Затем извлек из верхнего кармашка пиджака цветастый платочек и — развернув — аккуратно вытер им руки.
— Чего спрашивать? Сам небось видишь: как его тут держат, чего ему плотют… Стоило ли ради этого бросать роскошную жизнь? Хрен на хрен менять — только время терять.
— Кончайте треп, жиганы, — сказал тогда Солома, — что вы во всем этом смыслите? — И строго из-под нависших бровей посмотрел на своих партнеров. — Ваше дело курочить замки. А литература — не про вас. Это работенка особая, тонкая, непростая… И у поэтов всегда так бывает: начало трудное, но зато потом… Я это могу подтвердить. Все-таки я — как старый онанист и ценитель Есенина — знаю, что такое творческая жизнь! Читал кое-что. Читал… И знаю этого пацана — как он сочиняет. И верю в него! Ведь не зря же вся босота — от Колымы до Черного моря — поет его песни… А это тоже что-нибудь да значит!
Он подморгнул мне весело. Взял графин — встряхнул его и точным движением разлил по стаканам остатки.
— И хватит размазывать по столу жидкую кашу. Давайте-ка лучше рванем — за фарт, за удачу! За то, чтобы фортуна улыбалась всем — и нам, и ему.
Вот какую речь произнес ростовский этот медвежатник! Хорошо он сказал, хорошо. Я посмотрел на него с благодарностью. С ним мне всегда было легко. По возрасту Солома вполне годился мне в отцы и относился ко мне с неизменной добродушной снисходительностью. При нем я как бы вечно оставался мальчиком, юнцом. И воспринимал это его старшинство безропотно; вероятно, потому, что оно было добрым?..
Внезапно из репродуктора, висевшего надо мною, зазвучал металлический голос:
«Внимание! Объявляется посадка на Владивостокский экспресс, отходящий в 23.15 со второго пути… К платформе № 1 прибывает поезд, следующий по маршруту…»
И тут же я спохватился, вспомнил об Ирине. И сказал, поднимаясь:
— Чуть было не забыл!.. Пойду прошвырнусь по перрону. Надо встретить кое-кого…
Я сказал так — и уловил в глазах у ребят какое-то беспокойство. Они быстро и молча переглянулись меж собой. И я осекся и мгновенно понял, в чем суть.
В чем же она? Здесь мне придется разъяснить вам кое-что. Дело в том, что мои отношения с преступным миром были вовсе не так уж светлы и безоблачны, как это может показаться. Я ведь был — «завязавший», выбывший из закона.
Вообще говоря, отойти от кодлы, «завязать», по воровским правилам, может каждый. Теоретически тут нет проблем. Но на практике — их множество. И все они сложны. И чреваты тяжкими последствиями.
Очень опасно, например, покидать кодлу накануне готовящегося серьезного «дела»… И столь же рискованно — уходить сразу после него! Любая неудача, постигшая блатных (провал, разоблачение), может быть тотчас же приписана «отошедшему», поставлена ему в вину.
И самое страшное здесь то, что он — будучи обвиненным в предательстве — по существу, не может уже оправдаться, начисто лишен такой возможности!
Так что лучше всего не уносить с собой ничьих секретов и тайн. А это, конечно, не просто… Ведь нельзя же, согласитесь, жить в сплошном мире тайн — и не приобщиться ни к одной!
Словом, для того, чтобы уход был легок — надобно тщательно и точно выбирать момент… Мне в этом смысле повезло. Я завязал в относительно спокойное время, в период затишья. Да и к тому же произошло это в лагере. Ничьих секретов я, стало быть, не унес, никто от меня, в общем, не зависел. И опасаться меня не было причин.
Хотя — как сказать! С точки зрения блатных, сомнителен всякий, кто не входит в кодлу. И особенно тот, кто не входит в нее, но — общается с нею…
Вот таковым я как раз и был сейчас — для спутников Соломы! С ним-то самим все обстояло проще… Но и он тоже (я знал это отлично!) — случись что-нибудь — спокойно, не колеблясь, отдал бы меня на расправу… А скорее всего, расправился бы со мною лично. Все с той же добродушной улыбкой. Как старый мой друг и учитель.
Нет, здесь, сейчас, мне нельзя было ошибиться ни в чем, ни в едином слове, ни в малейшем движении… Внезапный мой порыв — уйти, отлучиться — мог быть расценен ребятами как некая уловка… А может, у меня — контакты с милицией? А может быть, я стучу? Кто знает, куда я действительно собираюсь идти?
И потому я, помедлив и закурив, сказал, обращаясь к Соломе:
— Слушай, а ты не хочешь — со мной, а? Это недолго… Пройдемся, покурим, еще поговорим.
Мы прошлись с ним по перрону. Покурили. Поговорили еще о моих планах и вообще — о жизни.
— В крайнем случае, — сказал он, — если уж ничего не получится, не пойдет, — возвращайся к нам. Приезжай в Ростов. Я как раз еду туда.
— Нет, Солома, — проговорил я, — нет… Да и кем я теперь буду — там, у вас? На каких правах?
— Ну, не знаю, — поджал он губы. — Будешь — при мне…
— При тебе! — Я усмехнулся сумрачно. — А если тебя не станет — что тогда?.. Нет, дружище. Я отбился от старого берега, и поворачивать назад уже поздно. Или я выплыву, прибьюсь к другому, или — потону, подохну. Ну а подохну — туда и дорога! Не жаль! Значит, не смог, не сумел; чего жалеть неудачников!
Я вздохнул, огляделся медленно. Ирины не было нигде (очевидно, я проглядел ее, пропустил), и перрон уже опустел. Только у вокзальных дверей толпились какие-то личности — все в одинаковых блестящих плащах, в серых кепках, в высоких сапогах… Надо было уходить.
— Мусоров развелось, — глухо проворчал Солома, — прямо, беда!
И он загасил окурок и поежился.
— Пойдем-ка, рванем еще по одной — по отходной. И я буду отчаливать.
— Ты когда едешь?
— В двенадцать. С московским.
Мы направились к дверям. Но тут дорогу нам преградил человек в плаще. Коснулся пальцем козырька и сказал:
— Минуточку… Ваши документы? Попрошу! — Внимание его, очевидно, привлек Солома; на меня он почти не глядел…
— Пожалуйста, — спокойно отозвался старый взломщик. Отворил полосатый свой пиджак. Порылся в нем. И ленивым жестом протянул агенту какие-то бумаги.
Тот просмотрел их придирчиво. И возвратил владельцу. У Соломы все было в полном порядке. У него-то — да! А вот у меня…
