Стало всплывать и украденное из казны оружие. И Корень это узнал чуть ли не через несколько минут после завершения первой сделки. И поспешил доложить. Но князь не только велел не карать торгующих казенным имуществом, а даже запретил изымать краденое в казну у торговцев. Корень очень был расстроен. И почти опечален. Князь не велел хватать. Но не велел не следить. И Корень следил, выявляя цепочки движения казенного имущества. И только выйдя на казнокрадов, оценил мудрость князя.
Казнокрады пропадали ночами из своих постелей, из-за закрытых изнутри, на засовы, дверей. Просто бесследно исчезали. А потом, ночами, черные ящики крытых повозок, метко прозванных Агрономом «воронка́ми», свозили из схронов и тайных складов разворованное – обратно в казну.
Еще раз Корень поразился мудрости избранника Синеглазки, когда увидел, что казенное оружие, рано или поздно, появлялось в руках ополченцев. Ну, не хотели люди идти в бой с дубьем! За свой счет, на заработанные деньги закупали на рынках, из-под полы, но все же почти в открытую – оружие с клеймом казны Лебедя. А видя равнодушие стражи и Тайной службы к торговле краденым оружием, торговцы выставили наконечники, топоры, древки, щиты и стеганки прямо на прилавки.
Корень наконец расстался с Воронихой. С шумом и песней.
Она надеялась, что он не узнает? Он? Назначенный князем глазами и ушами? Наставления по тайной деятельности слушающий еще из уст самого Старика Андра?
Потому этим же утром он… отомстил. Разыграв целое представление. Умышленно избегая встречи со своей подругой до того момента, пока рядом не окажется побольше зрителей. И тогда он позволил ей «увидеть» его. Она подбежала, в прекрасном настроении, летая на крыльях от исполнения своей давней задумки. Но Корень ее оттолкнул. Показательно, артистично, как на сцене, сложив на лице нужные ужимки, хотя его распирало от предвкушения и гордости собой. Он умышленно громко, на зрителя, пропел ей:
– Я куплю себе змею! Или черепаху! Но тебя я не прощу! Иди! Иди на хрен! Иди… на хрен! Навсегда!
И пошел, насвистывая этот мотив. Простой, но легко запоминающийся мотив очень быстро стал популярным. Его напевали и насвистывали чуть ли не все. А Ворониха слышала в этом издевку над ней. Ей чуть ли не в лицо смеялись. За спиной – точно. А в лицо насвистывали этот самый мотив: «Иди на хрен! Навсегда!»
Девушка кинулась за утешением и защитой к Агроному. Его нелегко было найти, еще сложнее было к нему прорваться. Люди ее очень явно не хотели допускать до Агронома, этим отвлекая его от более важных, с их точки зрения, дел. Но, с ее точки зрения, такое недопустимое поведение всех и такое отношение к ней были просто категорически неприемлемы. Потому она рвалась к Агроному очень решительно. А перечить магу крови, пусть и не очень сильному и не слишком умелому, но очень злому, а зная ее сестру, можно было предположить, что не совсем вменяемому, было не только опасно, но и безрассудно.
Агроном выслушал девушку, молча, с отрешенным видом, постоянно смотря куда угодно, только не на нее, чужими глазами.
– Слушай, краса, давай вечером пересечемся, обсудим? Хорошо? Видишь, запарен я немного. В голову ничего не лезет! Давай, до вечера!
И тут же вскочил на коня, ускакал. Даже не поцеловав на прощание. Девушка готова была разрыдаться от обиды. А тут еще кто-то со спины крикнул:
– Ты кто такой? Давай – до свиданья!
Девушка мгновенно вскипела, обернулась, готовая порвать наглеца в клочья, но оказалось, что это страж гнал взашей какого-то оборванца, что решил просить подаяния у богато одетых господ.
Девушка напрасно искала извозчика, что привез ее сюда, в эту вытоптанную Пустошь, где велась какая-то воинская суета, для нее не особо и понятная. Хотя ее отец и был очень умелым воеводой, но сама Ворониха больше увлекалась пирами, турнирами, скачками, вечеринками, зваными ужинами и другими мероприятиями, где можно было пообщаться с такими же веселыми и неглупыми молодыми людьми, как она. А вся эта воинская суета потных, вонючих мужиков ее раздражала. Их тупые морды, телячьи глаза, что пялились в вырез ее платья, их приоткрытые вонючие рты, корявые речи – всё доводило ее до исступления.
Оборванец, прогнанный стражем, впрягся в какую-то легкую двухколесную коляску, тихо и вкрадчиво обратился к Воронихе:
– Моя госпожа не желает доехать до города? Вмиг домчу!
– Ты? Без коня? – удивилась девушка.
– Не сомневайтесь, госпожа! Моя повозка очень легкая на ход. И мягкая. Видите эти струны жил? Они смягчают ход повозки на неровностях дороги. Как на лодке поплывете.
Не то чтобы Ворониха поверила этому оборвышу, сколько у нее не было другого выбора. Но она сама удивилась и признала правоту впряженного в двуколку мужика. Он легко бежал по дороге, без видимых усилий ведя за собой повозку, а сама девушка совсем не страдала от ям и бугров, покачиваясь на сиденье, как в лодке.
Извозчик привез ее, по ее просьбе, к Казначейству, где старшая сестра Воронихи – Чума Погибель Тварей – заверяла знаки Казначейства своей магией крови. Девушка бросила извозчику серебрушку, так он чуть мостовую лбом не пробил. Девушка бегом взбежала по ступеням, убегая от назойливых грязных рук мужика, извозчика, что хотел то ли испачкать ей платье, то ли залапать ее за ноги.
Сестра как раз разминала спину, покачиваясь из стороны в сторону, выпятив уже довольно заметный животик.
– А, Иди-на-хрен-навсегда? – вместо приветствия, бросила Чума. – Допрыгалась?
– И ты? – разозлилась Ворониха. – Что вы все на меня окрысились? Чем я так вам всем… Ты же сама! Под того старика!
– Дура! Ох, какая же ты дура! Просто бестолочь! Уж слишком батя тебя избаловал! Да не с того конца, да не за то ты схватилась, овца! – качала головой Чума, поправляя платок.
– Сама овца! Сучка! Перетрахала все, что движется! Живет с двумя мужиками, понесла от третьего, а мне указывает! Да пошла ты! – вскипела Ворониха.
– Я тут работаю, – вздохнула Чума. – Это ты пришла сюда. Так что – иди-ка ты отсюда! Навсегда!
Ворониха, в ярости, вылетела из Казначейства. И наткнулась опять на того же мужика, что так и ждал ее со своей легкой и мягкой коляской. Ворониха запрыгнула в повозку, крикнув:
– Гони!
– Куда? – спросил мужик, впрягаясь в упряжь.
– Прочь отсюда! – И девушка разрыдалась.
Но через несколько минут, не в силах больше переносить взгляды людей, их ухмылки, она велела отвезти ее домой. В таверну, где снимала комнату.
Ей казалось, что все люди только и делают, что обсуждают ее позорное изгнание. И кем? Каким-то мужиком безродным? Да что со всеми этими людьми? Им заняться больше нечем? Что, на ней свет клином сошелся? И этот ненавистный мотивчик, этой ненавистной песенки! Всюду!
Нет, конечно. Люди больше глазели на ее извозчика и его коляску, чем на девушку. Да и свежестью и красотой самой девушки люди любовались, совсем не зная ее. И насвистывали или без слов, не зная их, напевали модный мотив, совсем не вникая в отношения знати. Им бы со своими бедами разобраться. Но город бурлил жизнью. И это поднимало людям настроение. А если душа полна энергии, то почему бы не спеть веселую, свежую песенку про змею и черепаху?
