Хотя бы этот Танец Клинка. Только утром воины спросили Зуба, почему командир, такой великий воин, не сражается сегодня. Тот же Танец показал, что Белый Хвост – воин, каких никто из них еще не видел. Зуб людям ответил, что – так надо. Ответил, как надо было ответить. Зуб знал, что надо говорить, чтобы не уронить достоинство властителя. Но сам не понимал.
И только сейчас Зуб понял. Цель командира – не перебить врагов. И даже – не спасти их, его знаменосцев. Его цель – именно эти изменения, что происходят в каждом из них. В бою, в крови, в смерти и огне. За лицом и фигурой рослого, но – юноши, скрывается умудренный большим опытом мудрец, владыка, просчитавший каждый путь, каждое последствие – на многие дни, если не на годы, вперед. И все им совершенные действия имеют далеко идущие последствия.
И от осознавания этого Зуба распирало. Быть под началом такого владыки – гордость, честь! А быть в его раскладах значимой фигурой – достижение! Иначе стал бы он срывать покровы со своей тайны и показывать всем свое истинное имя ради исполнения заветных желаний какого-то старого, битого наемника, ради сохранения чести этого старика? Стоило увидеть, как заиграли Силой линии печатки на пальце командира, как не осталось сомнений, что Гадкий Утенок – Лебедь. А Лебедей в Мире – двое. Хотя всем казалось, что только один из них еще жив – император.
Считавшийся погибшим наследник раскрывает свою тайну ради обручения простого наемника и Матери Милосердия, нарушая этим не только свою скрытность, но и отрицая обычай, устав Милосердия, словами самого Игрека.
Зуб покачал головой – он оказался, неожиданно для себя, на таких высотах власти, что голова кружилась. Чтобы это опьянение прошло, Зуб осмотрелся. Грязь, стоны, кровь, кишки, вонь хорошо возвращают с небес на землю. Наследник, место которому в позолоченном дворце, тут с ними отбивается от помешанных людоедов. Зуб опять покачал головой, но тут же вскинулся и заорал:
– Куда?! Мать твою об угол! Три раза! С переворотом!
Тот же воин, что вызвался добровольцем вырезать стрелы из тел, все же ослушался приказа командира, схватившись за щит, перемахнул на ту сторону укреплений. Отвлеченные криком Зуба, люди бросились к щитам и увидели очень странную картину.
Этот доброволец зарезал раненого бурого, что очень нудно выл под стеной, окунул два пальца в рану, положил пальцы на лоб и провел ими до подбородка, оставляя кровавую полосу по лбу, носу, усам, губам, бороде. Воин еще раз окунул пальцы в рану, проведя по лицу еще одну полосу – от уха до уха, по скулам, через нос. На лице его появился кровавый крест.
– Даю обет… – закричал воин, – пред ликами богов! Жизнь свою посвятить командиру и достопочтимой Синеглазке. И отдать жизнь в бою со скверной! Во имя Триединого – Старца, Воителя и Матери! Сердце мое укрепит Старец, поведет меня – Воитель, а упокоит меня – Мать!
Зачарованные этим воины наверху дружно выдохнули. И горохом посыпали вниз. Зуб и сам не заметил, как оказался внизу, лишь только почувствовав чужую кровь на губах понял, что тоже орет посвящение себя Триединому. И командиру – земному воплощению Воителя.
Их грозную клятву Небеса приняли. Небо начало хмуро заволакивать стальными тучами. Грозный Триединый обратил на них свой суровый взгляд.
Стало страшно. Не подвести бы богов!
Белый задумчиво пил уже второй кубок горячего и сладкого взвара. Но его еще потряхивало. Ватные пальцы на деревянных руках не чувствовали чаши, спина болела и с большим напряжение воли держала тело вертикально, ватные ноги ныли.
Все эти неприятности были ожидаемы. Это – расплата за Упоение Боем. За те пару сотен ударов сердца, что живешь и сражаешься, подобно богам. Но спустя это, очень недолгое время как будто с разбега налетаешь на каменную стену – полная беспомощность.
Именно так Белый и был чуть не убит тогда при атаке его Бессмертных – строя крестоносцев. Конь Белого был убит. Белый успел войти в Упоение Боем, потому успел спрыгнуть с убитого коня, приземлиться прямо в строю, расчистить себе место. Но, когда сила тела была вычерпана Упоением, его забили беспомощного. И если бы не старик Андр, умер бы. Истек бы кровью. И никакой Корень Жизни не помог бы.
Корень, сидящий рядом, насторожился, отставил свой взвар, встал, повернувшись к вершине.
– Что-то я не пойму, – процедил он.
– В бою человек чуть трогается умом, – пожал плечами Белый, – и совершает очень странные, на взгляд постороннего человека, но очень значимые для него самого поступки.
Корень смотрел теперь на него, не понимая. Но Белый не видел этого взгляда – смотрел прямо перед собой невидящим взглядом, говоря поверх курящейся чаши, как будто ведя давний разговор с кем-то, возможно – с самим собой:
– Это кажется безумием. И это изменило их. Навсегда. Они еще смогут шить сапоги, строить дома и обихаживать скотину, но уже – совсем иначе. И даже их дети не будут понимать – зачем их отцы собираются на задворках и устраивают драку – стенка на стенку. До синяков, до крови, до сломанных носов и ребер. Не будут понимать, что без этого жизнь пресна и пуста. Вкусивший волчьего молока боя насмерть не станет прежним. Никогда. Умерший однажды от страха, под конной атакой, но убивший этот страх в себе не станет уже обывателем. И теперь они, встав перед выбором – смерть или бесчестие, примут совсем иное решение. Выбор их будет другим. Они теперь знают, что победить страх можно только уничтожив источник страха. И выберут страшный конец. А не бесконечный страх. Но всем остальным – мы покажемся непонятными безумцами.
Белый не увидел, как Корень ушел. От полудремы размышлений его отвлекло то, что чаша опустела. А жажда не иссякла. Только тогда Белый поднялся. И увидел возвращающихся воинов, лица которых были перекрещены кровью. Их одежды и щиты так же были измазаны полосами крови. Даже Корень – в крови.
– Новый обряд? – спросил Белый. – И – тоже крест?
Корень пожал плечами, закинул в рот кусок конины и стал жевать.
– Ладно, для Старого, – спросил Белый Хвост, – у него крест означал за что-то распятого на этом кресте человека. Но для вас – что этот крест?
– Ты. Старые. Ольга. Триединый. – Жуя, отрешенно, с застывшими глазами, сказал Корень. – Вот что. Знак чести и доблести. Знак служения не за золото, а за честь. Знак Милосердия и презрения – страха, смерти, золота. Знак – нас, что не станут прежними, обывателями. Чем он хуже прочих?
– Ничем, – согласился Белый. – А что Неприкасаемые?
– Конные роятся, пытаясь понять, что мы делали. Бурые строят очередную Великую Коробку вымазанных собственным говном щитов. Ты как?
– Бывало и лучше. И хуже бывало. Что люди? – отмахнулся Белый.
– Рвутся в бой, – Корень выплюнул желвачку конины, прополоскал рот водой, скривившись. – Зуб не вовремя разболелся. К дождю, наверное.
– Наверное, – согласился Белый, даже не косясь на проводящего ритуал Шепота, встал, проверил, как выходит меч из ножен, крепко ли сидит Броня Стража, затянул пояс еще на одну дырку – Упоение просто сжигает и так тощее тело.
