До основанья – а зачем?
Наш максимализм, склонность к крайностям в суждениях и поступках, темперамент, страстность, фанатическая нетерпимость отражаются на судьбе страны. Поскольку повседневная жизнь для русского человека неинтересна и неприемлема, он спешит ее улучшить. В нашей истории движение вперед всегда достигалось ценой огромных жертв, революций и гражданских войн, вплоть до потери государства и традиционных ценностей.
В 1917 году многие стремились не просто к равенству и свободе, а без всяких ограничений. Нам пришлись по душе гордые слова «Интернационала»: «Весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем мы наш, мы новый мир построим, кто был никем – тот станет всем!» После Октября 1917 года люди взрывали церкви, а сейчас идет восстановление и строительство церквей. В постперестроечный период стали рушить советские памятники и старинные дома ради новостроек. Почему если у нас брались что-либо перестраивать, то вначале хотелось все разрушить? Ломать – не строить, много ума не надо. «До основанья» получалось всегда, «а затем» не выходило.
Вскоре после революции английский писатель Г. Уэллс побывал в России и пришел к выводу: «Среди большевиков есть фанатики… Среди них есть и такие тупицы, которые способны отменить преподавание химии, если только не заверить их, что это «пролетарская» химия». При этом он видел, что в России есть и люди с широкими взглядами: «Если им дадут возможность, они будут строить, и строить хорошо».
Вчера – полный влево, сегодня – полный вправо. «И не нас одних, а всю Европу дивит русская страстность наша», – размышлял Достоевский о нашем шараханье из крайности в крайность. Раньше в гражданской войне мы симпатизировали красным, теперь – только белым. Вчера презирали НКВД и КГБ, а сегодня доверили чекистам управление страной. Любого правителя мы считаем единственным и незаменимым. А после ухода среди них нет ни одного, который оказался бы неоплеванным. Раньше мы строили радикальный социализм – с полной отменой частной собственности, теперь – дикий капитализм и обгоняем всех по числу миллиардеров. Слово «революция» раньше имело положительный смысл, а теперь нас пугает любая смена власти. Прежде кумирами народа были революционеры – теперь консерваторы и реакционеры.
В годы перестройки мы готовы были разрушить всю страну под лозунгом «Долой привилегии партократов!», а теперь миримся с такими привилегиями и злоупотреблениями правителей, которые нам прежде и не снились. Раньше прославляли коммунистов, а теперь это слово стало ругательством. Мы верим, что в 1917 году народ сбила с толку кучка смутьянов на германские деньги. Не случайно сказал Сергей Довлатов: «После коммунистов я больше всего не люблю антикоммунистов». Все или ничего! По этому принципу у нас проводили и национализацию в 1917 году, и приватизацию в 1992 году. Мы переплюнули все прочие страны по скорости преобразований. В 1990-х годах нам предстояла гигантская перестройка всей структуры управления экономикой. Нужно было создать новые рабочие места для десятков миллионов людей. Ждать десятки лет? Даешь одним махом свободные цены и рыночную экономику! Были разорваны хозяйственные связи между прежними республиками, развалены заводы, совхозы и колхозы, разбазарена государственная собственность. Экономике был нанесен ущерб, сопоставимый с последствиями войны. Быстрота перехода от созидания к разрушению и обратно типична для русских.
В годы перестройки мы попали от Запада в зависимость и подражали ему во всем, а после конфликта на Украине снова качнулись в сторону ненависти и конфронтации. «Мы действительно не знаем чувства меры, перенимаем либо все, либо ничего, – заметил академик А. Панченко. – Либо у нас «железный занавес», либо Горбачев – лучший немец». Если уж проекты, то гигантские. Олимпиада в Сочи! Дворцы! Суперстадионы! Небоскреб Газпрома в Петербурге! Мост на остров Русский – один из самых длинных в мире! Миллионы долларов за футбольных игроков! А миллионы людей тем временем ютятся в жутких жилищных условиях, и у многих не хватает денег на самое необходимое. У нас чувства преобладают над разумом, а страсти – над интересами. Хотя чьи-то интересы при этом оказываются в выигрыше.
В фильмах советского времени Ленин был любимым и непогрешимым вождем, а в нынешних сериалах выглядит беспринципным предателем интересов России. Напротив, Николая II в советские годы презирали как одного из самых бездарных правителей, а ныне возвели в ранг святых. Фильм о его отношениях с балериной Кшесинской вызвал у некоторых ярость: как мог этот святой до брака изменять своей будущей жене?
Памятники в России было бы лучше всего устанавливать со свинчивающейся головой. Один читатель написал в газету: «Доколе наш древний русский город Владимир будет носить имя Ленина?» Расставшись с советским прошлым, мы со всем пылом души, не считая затрат, бросились переименовывать города и улицы, как и после Октября 1917 года. В Петербурге от переименований пострадали даже Гоголь и Салтыков-Щедрин, а уж они-то за что? Впрочем, язвительный Салтыков-Щедрин успел наговорить немало такого, что и сегодня читать обидно: «Правитель города Глупова Угрюм-Бурчеев… решил сломать все, что уже было, и с бездумной настойчивостью идиота принялся сие осуществлять. И все глуповцы, не понимая, что они делают, ломали и крушили свой город… Идиоту властному нет дела до результатов, потому что эти результаты выясняются не на нем… На лице его во всех чертах выступает какая-то солдатски-невозмутимая уверенность, что все вопросы давно уже решены».
Философ Н. Лосский считал максимализм отрицательным свойством русского народа. Наша пылкость и романтизм могут показаться привлекательными, но недаром возник анекдот: британские ученые установили, что если свет на кухне включать-выключать каждые пять секунд, то тараканы умрут от бега туда-сюда.
Немецкий журналист Борис Райтшустер прожил в нашей стране 20 лет. Ему довелось жить в русской семье, видеть пьянство и семейные скандалы. Может быть, его это ужаснуло? Напротив! «Я был восхищен интенсивностью переживаний, постоянными изменениями. В сравнении с российскими джунглями Германия – скучный и упорядоченный зоопарк». Юмористы шутят, что романтика – это радость при отсутствии самых элементарных удобств и что самое романтичное место на Земле – это Россия. Зато у нас уж точно не соскучишься.
Жизнь – только миг между прошлым и будущим?
«У нас, русских, две души: одна от кочевника-монгола, мечтателя, лентяя, убежденного в том, что «против судьбы не попрешь», а рядом с этой бессильной душой живет душа славянина, она может вспыхнуть красиво и ярко, но недолго горит, быстро угасая», – говорил Максим Горький. Русский убежден, что его участь зависит не столько от него самого, сколько от судьбы, которая заранее предрешена: «Двум смертям не бывать, а одной не миновать», «Где наша не пропадала!», «Семь бед – один ответ», «Смерть придет – причину найдет». По нашим пословицам, все равно «кому утонуть, тот не сгорит», а «кому повешену быть, тот не утонет». А коли так, то почему бы не рисковать?
«Кто не рискует – не пьет шампанское», «Риск – благородное дело», – любят говорить в России. Готовность к риску является проявлением удали, то есть безудержной смелости в сочетании с бойкостью, ухарством, молодечеством. «Смелость города берет», «Или пан, или пропал», «Бог не выдаст, свинья не съест», «Волков бояться – в лес не ходить», – гласят пословицы. Крестьянская жизнь имела особый ритм: в короткое лето работа была намного напряженнее, чем долгой зимой. Чередование периодов пассивности с периодами бурной эмоциональной разрядки способствовало тому, что удаль стала одной из важнейших черт национального характера. Готовность рисковать жизнью, действовать «очертя голову» в России всегда ценилась: «Удалой долго не думает», а отсутствие удали осуждалось: «Всей удали у него, что за ложкой потеть».
