Мой приятель лейтенант, после того как потерял на войне руку, стал угрюмым человеком. Ему был 21 год. Среднего роста, с широкой грудью и узким тазом, он производил впечатление атлета. И это правильно: до войны в Ленинграде он брал не один приз по плаванию. Серые большие глаза, прямые густые ресницы, пепельная шевелюра волос, прямой выпуклый подбородок и какой-то девический овал лица — словом, он был красив. Истории его пустого рукава я не слышал. Об этом он не любил распространяться. Как-то между прочим он сказал мне, что руку потерял совершенно нелепо. Это вызвало во мне любопытство, но, зная характер моего друга, я сдерживался.
Мы уже собирались уходить, когда напротив нас из воды (а мы лежали почти у самой воды) вышли на берег две русалки и стали выжимать мокрые волосы. Я заметил, что у одной была тоненькая фигурка, затянутая в черное с белыми полосками шелковое трико. Смуглые ноги были удивительно правильной формы и маленькие полные ручки казались точеными. Подруга ее была значительно пространнее, но производила также приятное впечатление. Ее высокое белое развитое тело, белое трико и белокурые волосы служили хорошим фоном для ее маленькой подруги.
Само собой, я и мой приятель обменялись с ними парой шуток, а потом запросто предложили присесть. Девушки присели. Мой приятель, в прошлом поклонник донжуанщины, отряхнулся от скуки и, почувствовав себя в знакомой сфере, завел разговор. Лени как не бывало. Впрочем, я был вне разговора. Я все еще видел выход из воды этих двух наяд и с раскрытым ртом рассматривал водяные существа.
Маленькая русалка (ее звали Леной), у нее были синие-синие глаза и русые, волнистые волосы. С полуоткрытого рта с мелкими зубами еще не спала детскость. Ей было лет 18. Ее лицо с нежным румянцам, тоненькая шея и энергичный подбородок были облиты, как и все тело, ольховым загаром. Из мокрого блестящего трико выпирали маленькие тугие груди. Когда я стал рассматривать ее руки, маленькие с тоненькими пальцами, я заметил на правой руке, выше локтя, большой шрам.
Лена, когда она даже молчала, — а голос у нее был мягкий, бархатный, обладала какой-то невидимой вдохновляющей силой. Поэт нашел бы в ней живое вдохновение.
Подруга Лены, Клава, казалась ожившей статуей. Белая, она была вся в белом. Глаза у нее были совсем редкие — прозрачные, как вода.
Пока я рассматривал девушек, мой приятель и они перешли на „ты“.
Война проникает во все щели жизни, даже в знакомства. Разговор зашел о войне, и когда были исчерпаны все общие темы, касающиеся войны, Лена попросила рассказать моего приятеля историю своего ранения. Тот было насупил брови, замолчал, но, размякший под ласковым взглядом Лениных глаз, сдался (уступил)».
Из фронтовой жизни
Наброски к рассказу были сделаны в записной книжке за август 1958 года. В черновых заметках был еще другой вариант названия — «О бестолковщине на войне».
Белая лошадь
Почти сорок лет вынашивал Абрамов повествование о первых днях войны под Ленинградом, о студентах-ополченцах, их трагической судьбе. Будучи студентом третьего курса, он тогда тоже ушел добровольцем в народное ополчение, был дважды ранен, лежал в блокадном госпитале и лишь весной 1942 года по Дороге жизни был вывезен на Большую землю. Всю жизнь хранил писатель память о погибших товарищах, их судьбой выверял свое поведение, не раз говорил: «Они, и мертвые, помогают нам жить».
Первые наброски к рассказу сделаны в 1958 году, последний — в 1980 году. Более двадцати лет раздумий. Более двухсот рукописных страниц, вырезки из газет и журналов о подвигах и умонастроении довоенного поколения хранятся в архиве писателя. Наиболее интересные заметки и варианты рассказа даны в приложении, в собрании сочинений Ф. Абрамова, т. 6.
С годами менялся и углублялся замысел, рассказ перерастал в повесть. Кульминационным стал 1975 год — тридцатилетие Победы. Тогда сделано большинство заметок.
4 и 5 февраля 1975 года — важнейшие записи в дневнике: «Самое большое событие дня — нашел композицию „Белой лошади“. Двадцать лет мучился этим рассказом… Увы, рассказ получается непечатным… Главная мысль: какие уроки сделали мы из войны? Достойны ли памяти погибших? И потому это не столько рассказ о войне, сколько о мире, о нас, выживших в войне. Вот это будет по-новому. Так к войне еще никто не подходил… это уже не рассказ, а повесть».
Первоначально в 1958 году рассказ был целиком посвящен личности и судьбе Семена Рогинского, нашего сокурсника, талантливого участника художественной самодеятельности. Чтение им героико-романтических сцен и монологов из книг Ростана, Шиллера, Джека Лондона всегда завораживало аудиторию.
Первые наброски так и названы: «Рогинский», «Рассказ о Рогинском», «Светлой памяти Семена Рогинского, человека с задатками великого артиста». Писатель подробно изображал, как Рогинский на студенческом вечере 1 мая 1941 года читал рассказ «Мексиканец». Затем — фронтовые будни, исчезает ореол героики, но затем героическое начало берет верх. Рогинский бросился спасать по минному полю подорвавшуюся лошадь. Рассказ заканчивался фразой: «Да, это был бы артист великий. Кажется, Эренбург сказал: наши главные потери — таланты».
12 ноября 1958 года Абрамов уже критикует себя: «Первоначальный замысел — надо ли быть (хоть в потенции) героем, чтобы сыграть героическую роль, — никуда не годится. Это иллюстративно». А дальше определяет главную суть рассказа:
«Рассказ о Рогинском — это рассказ о поколении, которое вынесло главную тяжесть войны. Огромная, окрыляющая душу вера и полная неприспособленность к практической жизни. Сильны духом и слабы телом. Силен духом и не готов телом. В этом ведь все дело. Это характеризует Россию накануне войны в целом. Огромный накал чувств, воспламененность духа и полная материальная неготовность. Отсюда колоссальные жертвы в первые два года.
Рогинский в общем-то напрасная жертва. Жертва нашей неприспособленности и неготовности, жертва русской безалаберности и шапкозакидательства. Да, в Рогинском привлекает именно накал патриотических, героических чувств, который характеризовал наше поколение».
Все последующие годы шло углубление социально-философского смысла рассказа, трагических событий Отечественной войны.
«17. Х.1960. Война. Карельский перешеек. Первое пробуждение от сна. Неподготовленность. Фронт. Командует фельдфебель. А где же армия? Где же наши боевые командиры, о которых мы пели в песнях? Нет, не так представляли мы себе войну.
Мысль рассказа: крушение идеализма поколения 30-х годов в войне. Первое отрезвление. И все-таки: красота, великая красота людей моего поколения, чем-то напоминающих юность декабристов, но декабристов (романтиков), вышедших из народа…»
Название рассказа — «Белый конь» — впервые появилось в заметке от 25 ноября 1962 года. Первые варианты рассказа датированы 18 и 19 октября 1967 года.
1 декабря 1971 года появляется вариант концовки: «30 лет прошло с тех пор, как это случилось на хуторе возле маленькой деревушки со странным названием Пицдузи. А у меня перед глазами и сейчас стоит белая лошадь. И стоит Рогинский, стоят мои товарищи по университету (сверстники), которые защищали в 1941 году Родину… И они не стареют. Потому что подвиг не стареет».
