— Ну что ты, в натуре, командир, достаешь меня с этими цацками.
— Да носи на здоровье. Ты теперь новый русский.
— Ну чё ты, в натуре…
— Вот видишь, и говорить стал, как малолетка из Матросской Тишины.
Серега насупился. Он любил и уважал Кондрашова с тех пор, как они вместе портили жизнь южноафриканцам в Анголе, а особенно в Мозамбике.
Борис Кондрашов тогда еще не был Капитаном, носил погоны старшего лейтенанта и командовал особой диверсионной группой, в которой специалистом-подрывником был старший прапорщик Попов. Поэтому любое замечание командира Сергей воспринимал болезненно.
— Иди мойся, командир, а я завтрак сооружу.
— Ты ко мне по делу или просто в гости?
— По делу, командир. — Сергей поставил кофейник на плиту.
— Тогда готовь завтрак, а я — в душ. — Капитан пошел в ванную.
Холодная вода окончательно отбросила остатки сна. Он стоял под тугими струями и смотрел на себя в зеркало.
Тридцать два, а сложен он неплохо, ни одного грамма жира. Только рубцы — отметины после Анголы и Мозамбика — оставались на теле.
Он смотрел в зеркало и думал о том, что, если бы опять его послали воевать в джунгли, он не просто поехал бы, а побежал со спринтерской скоростью. И денег ломовых не надо, и тряпок, и кабаков. Лучше быть офицером великой страны, чем подручным у непонятного человека.
Борис растерся полотенцем докрасна, накинул халат и вышел на кухню.
Сергей сообразил завтрак. Стол был накрыт с профессиональным военным шиком.
Капитан сел за стол, отпил кофе.
— Что за дело, Сергей?
— Шеф срочно требует. Он уже знает, что ты завалил чекиста. Как же так, командир?
— Сука Рудерман подставил.
— Не может быть!
— Как видишь, может.
— Вот сука, — злобно сказал Сергей, — ну, ему теперь не жить.
Борис допил кофе, сполоснул чашку. Он не любил, когда в доме оставалась грязная посуда.
— Поехали.
Майор Олег Кольцов
Лицо сидящего человека распадалось на множество мелких деталей, и он, как в детстве, когда собирал из кубиков нужное слово, пытался совместить эти детали.
Наконец ему это удалось, и Олег увидел незнакомого человека.
— Здравствуйте, Олег Николаевич, я следователь прокуратуры Востряков.
— Где я?
— В госпитале, на Пехотной. Вы можете отвечать на мои вопросы?
Лицо следователя плыло, рассыпалось и складывалось вновь. Но теперь у него не было правого уха.
— А почему у вас одно ухо?
— Как так? — удивился Востряков, но, посмотрев на раненого, видимо, понял все. — Я его дома забыл, Олег Николаевич, приеду дня через два, обязательно прихвачу с собой.
Олег уже не видел его, а слышал только голос, доносившийся из прошлого, из далекого далека. Второй раз он пришел в себя и прохрипел:
— Пить.
— Сейчас, — ответил до боли знакомый голос. Сильная рука приподняла его голову, и он начал пить прохладный кисловатый напиток.
Олег пил и не мог напиться. Ему казалось, что пьет он много и долго, хотя он сделал всего два глотка.
— Попил?
И Олег вспомнил, чей это голос. Рядом с ним сидел начальник отдела Юрий Комаров.
— Это ты, Юрий Павлович?
— А кто же, если не руководство, поддержит сотрудника в трудную минуту.
— Это точно, — Олег почти пришел в себя, — тут ко мне из прокуратуры…
— Не бери в голову.
— Я курить хочу.
— Значит, будешь жить. Сейчас сделаем, только пару затяжек. А то меня врачи съедят.
Олег два раза затянулся. Никогда еще сигарета не казалась ему такой вкусной.
— Ты все помнишь? — спросил Комаров.
— Все.
— Как ты попал на этот чердак?
— Связь Рудерман…
— Агент?
— Псевдоним Спирин. Сказал, что в нише под окном два килограмма кокаина. Ну, я и пошел проверить… Начал копаться, а тут эти… Один сразу выстрелил, я его завалил, а второй…
— Как у тебя в кармане оказался стальной портсигар?
— Он не стальной, из особого сплава сделан. Такие теперь на космических предприятиях лудят вместо ракет. Мне его наши ребята из Подлипок подарили.
— В ножки им поклонись. Он и увел пулю от сердца. Крови ты потерял много. Все-таки два ранения, одно касательное, другое навылет. А сознание ты потерял от контузии. Пуля в портсигар ударила, сам понимаешь с какой силой. Но врач сказал твердо, что служить сможешь.
— Обрадовал. Лучше бы дали мне пенсию по увечью и отпустили бы с богом.
— Ага… Отпустили бы, да что ты делать будешь? Что ты умеешь?
— У меня в дипломе профессия юрист записана.
— Юрист-прикладник, — захохотал Комаров, — ты лежи спокойно. Выздоравливай. Кстати, поздравляю тебя.
— С чем?
— Тебе подполковника дали, а ты бежать собрался. Чего молчишь? Рад?
— Даже не знаю.
— Вот и сообщай вам приятные новости, — обиженно сказал Комаров. — Ты сколько в майорах переходил?
— Три года.
— Ну вот, справедливость восторжествовала.
Олег молчал. Почему-то известие это совершенно не тронуло его. Еще несколько лет назад он находил любой предлог, чтобы позвонить в кадры, ожидая услышать, что пришел приказ и он должен срочно бежать за бутылкой. А сейчас… Видимо, не прошли для него бесследно те несколько часов, когда жизнь по крупице уходила из него. Что он чувствовал в эти минуты? В памяти восстановились те несколько мгновений, когда сознание возвращалось к нему. Тогда в нем жила только горячая боль, и она владела им полностью до тех пор, пока он вновь не проваливался в темноту.
— Ну, ты, видно, устал, — сказал Комаров, — я пойду. А Рудермана твоего мы выдернем. Бывай.
Дверь за Комаровым закрылась, и наступила тишина. Особая, больничная, замешанная на тревоге, боли и ожидании.
Кольцову некого было ждать. Четыре года назад жена забрала сына и ушла. Вернее, уехала на недавно купленной «шестерке». Деньги на машину дала мать, продавшая картину Нестерова. Машина была записана на жену. Олег так и не собрался продать свой старенький «москвич». Они прожили десять лет, плохо ли, хорошо, а прожили. Когда он женился на ней, ее отец, доктор наук, завотделом в Институте мировой экономики и международных отношений, весьма поощрял брак дочери и занятие зятя.
Он любил при каждом удобном случае сказать:
