…И услышал Кондрашов океанский прибой, и запах джунглей и пены на берегу почувствовал. И крик, протяжный и тревожный, услышал. Голос какой-то рогатой птицы, к которому он не мог никогда привыкнуть.
И пот свой почувствовал, и рубашку промокшую, неприятно липнущую к телу.
И звезды увидел мохнатые, как скорпионы, прибитые к черному пугающему небу.
Его втащили в палатку Сережа Попов и Олег Голицын. Белого, в форменной одежде с майорскими четырехугольниками на погонах.
— Где взяли? — спросил Борис.
— В ста метрах от лагеря, — отдуваясь, ответил Серега.
— Сопротивлялся?
— Не успел.
— Посадите его на ящик, — приказал Борис.
В блекло-желтом свете аккумуляторной лампы лицо задержанного казалось старым и измученным.
— Вы кто? — спросил Борис.
— Какая разница, — усмехнулся задержанный.
— Вы офицер армии ЮАР?
— Нет.
— Так кто же?
— Я из бригады полковника Матерса.
— Наемник, — прищурился Борис.
— А вы кто, русский? Робин Гуд, маленький лорд Фаунтлерой? Вы тоже наемник. Только мы едем рисковать за деньги, на которые сможем неплохо пожить, а вы — за деньги для ваших бонз.
Задержанный встал. Был он крупным, с сильными руками. Рубашка порвалась, один погон свисал с плеча на грудь.
— Я хочу пить и курить.
— Снимите наручники, — приказал Борис. — Посадите его на стул и свяжите ноги.
Борис бросил на стол пачку сигарет, налил в стакан виски и воды.
— Кури и пей. Утром мы отдадим вас, майор, неграм.
— Лучше убейте меня, вы же знаете, как они пытают пленных. Отдайте меня в вашу спецслужбу. Мы же солдаты.
За пологом палатки катилась маслянистая африканская ночь. И они оба были чужие здесь.
Наемник майор Бернар Жиро и русский старший лейтенант Борис Кондрашов.
Они пили виски и говорили. Это был странный, ломкий, рвущийся, нервный разговор. Два сильных, умных человека, заброшенных судьбой на край земли, знающих, что могут умереть в любое время за чужие интересы.
В три часа звезды стали отдаляться от земли, небо стало сереть.
Борис встал, вынул нож и разрезал ремни на ногах майора.
— Вставай. Француз встал.
Борис бросил ему его ремень с кобурой.
— Иди. Пока темно. Уходи вдоль линии прибоя. Возьми сигареты. Это все, что я могу сделать для тебя, коллега.
Француз пожал ему руку, заглянул в глаза:
— Жаль, Борис, что мы не увидимся никогда. Жаль. Спасибо тебе.
Майор исчез, словно растворился в темноте… И вдруг он словно опять возник из нее и смотрел на Бориса радостно и весело.
— Бернар, — засмеялся Капитан, — Бернар, сукин сын. Ты…
— Я же говорил тебе в Африке, что мы оба наемники. Платили — воевали друг против друга. Платят — деремся в одной команде.
Француз стоял перед ним, улыбался радостно, глядел на Капитана чуть прищурившись, но почему-то Кондрашову стало вдруг тревожно и страшновато.
Москва. Сергей Никольский
Неплохие двери были у этой квартиры, а главное, замки уж больно замысловатые. Так что Никольскому оставалось изучить рубчатый половик, на котором сосед и нашел патрон.
Ничего, кроме пыли, на нем не было. Даже комочков грязи. Видимо, редко ступала сюда нога человека.
Участковый сообщил, что квартиру приобрел коммерсант Селиванов Лев Владимирович, 1943 года рождения, уроженец города Омска.
Зоркие соседи, доверенные лица участкового, поделились соображениями, что в квартире никто не живет и мебель туда не завозили.
Окна на третьем этаже зажигались по темному времени всего несколько раз, и то на очень короткое время.
Проникнуть в квартиру никакой возможности не было, а следить за ней круглосуточно — невозможно. Но генеральскую просьбу исполнять надо. Тем более что твердый и хамоватый Колесников просил Никольского так, словно в этом деле был замешан его знакомый.
Информаторы и агенты его и Лепилова ничего не знали ни о хозяевах, ни о жильцах таинственной квартиры. Даже вездесущий Стас только развел руками, тем самым дав исчерпывающий ответ.
Стыдно было идти к Колесникову и говорить, что ничего не получилось.
Попав в положение практически безнадежное, Никольский почувствовал, что к нему возвращается сыскной азарт. Тот самый, который он считал безнадежно утраченным.
У дверей этой проклятущей квартиры он словно помолодел лет на десять, куда-то ушли скепсис и ироничное отношение к происходящему, которые в последние годы стали для него защитой от нынешней гадости.
Он словно вскрыл бронированную дверь, за которую хотел спрятаться от грустной реальности сегодняшнего дня.
Дом три, который он так досконально изучал, был точной копией его дома.
Значит, здесь должен быть черный ход. В его квартире на кухне есть дверь черного хода. Когда он был мальчишкой, они с ребятами на той лестнице сделали свой мальчишеский клуб. Здесь они учились играть на гитаре, здесь делали первые вороватые затяжки сигаретами, здесь прятали книги и хлам, которые родители норовили выкинуть из квартиры.
Никольский пошел в ЖЭК и взял план дома. Оказывается, выход во двор был давно замурован, в некоторых квартирах сняли двери и заложили кирпичом, но в каких — техник-смотритель не помнил.
Никольский взял в ЖЭКе ключи от чердака, придумав на ходу историю о бомжах, которые могут там ютиться, и опять отправился в дом три.
На чердаке было пусто и пахло плесенью и какой-то гадостью. Видимо, здесь находили последний приют несколько поколений дворовых кошек.
Следов бомжиных стоянок Сергей не обнаружил, а главное, дверь на лестницу черного хода была заперта внушительного вида задвижкой.
Не без труда он отодвинул проржавевший запор, открыл разбухшую дверь и вышел на темную лестницу.
Хорошо, что он догадался прихватить фонарь.
Желтый сноп света вырвал из темноты ступеньки, покрытые девственным слоем пыли. Видимо, много лет никто не заглядывал сюда.
Никольский спускался вниз, разглядывая свои следы, оставленные в пухлом слое пыли.
У дверей шестой квартиры он остановился, осветил ее фонарем. Она была точно такая же, как у него. Дубовая, раньше других не делали, цельная, с выжженными букетиками цветов.
Луч фонаря скользнул по когда-то медной, ныне зеленой ручке, по заслонке замочной скважины.
Никольский присел, отодвинул заслонку и увидел свет. Маленькое светлое пятнышко. Он пригляделся и понял, что это бок холодильника.
