— Полковник Серебровский и подполковник Данилов? — спросил он.
— Так точно, — ответил Серебровский.
— Подождите. — Адъютант скрылся за дверью, выполненной под шкаф.
— Порядок у вас тут, — мрачно сказал Данилов, — ни тебе здравствуйте, ни тебе…
Дверь распахнулась, на пороге стоял капитан.
— Прошу.
Начальник Главного управления, комиссар милиции второго ранга сидел за огромным полированным столом. Ничего не было на этом столе, только пепельница и календарь.
— Товарищ комиссар, по вашему приказанию полковник Серебровский прибыл.
— Товарищ комиссар, по вашему приказанию подполковник…
Комиссар махнул рукой:
— Садитесь.
Они сели. Начальник главка достал пачку «Казбека», толкнул ее через стол:
— Курите.
Они закурили, и синий ароматный дым поплыл по комнате.
— Ну что же, товарищи, я прочитал вашу справку по делу о банде «докторов». Кое-что, безусловно, вами сделано, но этого мало. Вы взяли второстепенных персонажей этой драмы. А главные герои еще на свободе.
Начальник главка был женат на актрисе, постоянно общался с деятелями театра, поэтому любил щегольнуть искусствоведческой эрудицией.
— Да, — продолжал он, — мало этого, у нас сегодня практически нет подходов к банде. Как ваше мнение, Данилов?
— Я изложил свое мнение в рапорте, но могу повторить: пока подходов нет.
— А вы смелый человек, Данилов.
— Какой есть, товарищ комиссар.
— Вы сказали, пока нет подходов, как понимать это «пока»?
— Работаем, ищем.
— Долго. Преступно долго. Я прочитал ваш рапорт. Наконец нам товарищи из Наркомата торговли дали заключение по поводу изъятой вами бумаги для отрывных талонов и шрифта. Таким типом карточек пользуются в Ленинграде. Мы дали команду нашим товарищам в ЛУР, они кое-что нашли. Поэтому я принимаю решение. Вы, Данилов, берете двоих своих и едете в Ленинград. Блокада уже частично снята, и с 4 февраля туда на поезде доехать можно. Правда, с пересадками, но можно. Помните, выход на банду там. У меня все.
Данилов и Серебровский встали и пошли к дверям.
— Данилов, — сказал комиссар, — задержитесь.
Он подошел к Данилову:
— Дело взял под контроль первый замнаркома. А вы знаете, что он человек крутой. Вы должны сделать все возможное. Поняли?
— Так точно.
— Нет, вы не поняли. Последствия провала операции будут оцениваться по суровым обстоятельствам войны.
Данилов помолчал, глядя на комиссара, потом ответил:
— Товарищ комиссар, я готов нести любую ответственность в любое время.
— Ну что ж, я предупредил вас. Смотрите.
— Я могу идти?
— Да. Впрочем, постойте. Вы пишете в рапорте, что ни у одного из задержанных не обнаружены вещи артиста Минина?
— Так точно.
— Ваши соображения?
— Мне думается, что есть еще кто-то, видимо тот самый Брат, о котором говорится в письме. Наверное, он. С какой стати брать именно квартиру Минина? Мы сейчас отрабатываем все связи Артиста. Возможно, и выйдем на Брата.
— Желаю удачи. — Комиссар протянул руку.
В машине Серебровский спросил:
— Пугал?
— Немного.
— Он мужик неплохой. Из сыщиков, все понимает, но над ним начальство. — Серебровский присвистнул.
Шофер недовольно посмотрел на него.
— Ты чего? — хитро прищурился Серебровский.
— Нельзя свистеть, примета плохая, — мрачно изрек водитель, — полковник, а бесчинствуете, как извозчик.
Серебровский захохотал:
— Вот, Иван, кто у нас главнее всех. Тебе хоть начальник главка фитиль вставлял, а мне шофер.
В кабинете Данилов, не снимая шинели, сел за стол и долго смотрел на карту на стене. Черным широким пятном на ней расползся Ленинград.
В августе сорокового его премировали поездкой в этот город, он уже собрал чемодан, как начались грабежи дач. Объявился в Москве бежавший из лагеря Цыган. В Ленинград уехала одна Наташа.
Данилов был в этом городе, но тогда он назывался еще Петроград. Как же давно это было… Перестрелка в ресторане, дом на Канавке. Девушка по имени Лена, с которой он гулял ночью вдоль каналов, мостов, высокомерных домов Северной столицы. Но Москва все равно была милее ему. В ней не было стрельчато-прямого ранжира улиц, зданий таких не было, мостов. Дома в Москве сгрудились, как зеваки на происшествии, улицы искривились и сгорбатились. И была она вся, с деревянным двухэтажным Замоскворечьем, с элегантным Арбатом и прудами, подернутыми ряской, родной и доброй.
Данилов поднял телефонную трубку, позвонил дежурному и приказал разыскать Никитина и Муравьева.
Потом снял шинель и начал думать о дороге.
Через полчаса появились разысканные в столовой оперуполномоченные.
Никитин выглядел недовольным. Обед он считал делом святым и не любил, когда его отрывают.
Муравьев был, как всегда, невозмутим.
— Вот что, герои московского сыска, едем в командировку. Завтра. Оформляйте документы и собирайте вещи.
— Куда? — с деланым равнодушием поинтересовался Муравьев.
— В Ленинград.
— Вот это да! — вскочил с дивана Никитин. — Вот это дело!
— Вам все понятно? — умышленно строго сказал Данилов.
— Так точно! — заорали оперативники и, толкаясь, выбежали из кабинета.
Никитин
Все документы они с Муравьевым оформили стремительно. Потом он поехал в общежитие на Башиловку собирать вещи.
В комнате их жило шесть человек. Вернее, они иногда ночевали здесь. И сегодня у окна спал парень из ГАИ, недавно по ранению списанный вчистую из армии.
Никитин достал вещмешок, раскрыл его.
Да, немного за двадцать семь лет нажил он вещей. Висел в шкафу единственный штатский пиджак да одна рубашка. А все остальное имущество получал он по арматурной ведомости на вещевом складе.
Никитин уложил в мешок теплую военную фуфайку, их выдавали разведчикам на фронте, носки, две пары байковых портянок, бритву, помазок, кусок мыла. Вот и все.
В Туле перед войной он «построил» себе новый костюм. До чего же хороша была вещь. Светло-серый коверкот. Пиджак с хлястиком и кокеткой, брюки фокстрот, тридцать два сантиметра. Король он был тогда на танцах.
В сорок первом в дом, где ему дали комнату, попал снаряд, и погубил немец замечательный костюм. И еще кое-что погубил. Была эта комната первым его настоящим домом. Туда он принес патефон и никелированный чайник, купил чашки со странным названием «ворошиловские».
