Игорь вышел в комнату. Там все было по-прежнему. Чернышов что-то писал, задержанный сидел, не подымая головы, в углу затихли понятые.
— Ну что, Степан Федорович, — спросил Муравьев, — начнем обыск?
— Приступайте.
— Белов, бери людей, начинайте обыск. Задержанного на Петровку.
Сергей и оперативники разошлись по комнатам. Началось самое сложное — найти улики среди этих на первый взгляд мирных, ничего не говорящих вещей.
Игорь не вмешивался, он вполне доверял сотрудникам, по собственному опыту зная, как неприятно работать, когда у тебя над душой стоит начальство. Переходя из комнаты в комнату, он фиксировал детали, обращал внимание на мелочи. Так всегда делал Данилов. Еще в сороковом году он учил Игоря, что главное в работе оперативника — обыск. Иногда любой, на первый взгляд самый незначительный предмет, катушка ниток или старая пробка от духов, могут рассказать больше о хозяине квартиры, чем самый тщательный опрос свидетелей.
И вот сейчас, глядя на вещи, доставаемые из шкафов и комодов, Муравьев понимал, что кто-то до них здесь что-то очень тщательно искал. Часто бывая на обысках, он привык к этой неприятной, но тем не менее неизбежной работе оперативника. Привык, что перед ним раскрывалась чужая жизнь, никому дотоле не известная. Привык и смирился с этим, как не останавливаешь себя, когда с любопытством заглядываешь в освещенные окна чужих квартир на первом этаже.
— Игорь, — к нему подошел Белов, — мне кажется, что до нас здесь что-то искали.
— Отпечатки?
— Не видно, эксперт все внимательно посмотрел. Наверное, работали в перчатках.
— Ты обратил внимание на чемоданы в шкафу?
— Да.
— Сколько их?
— Два.
— Там был третий. — Они подошли к шкафу. — Смотри, вещи вывалены в угол. А судя по всему, покойный был мужик аккуратный. Кроме того, носильных вещей нет. Никаких, кроме старого френча. Позови-ка сюда дворника.
— Звали, товарищ начальник? — Дворничиха стрельнула любопытными глазами по сторонам.
— Скажите, у покойного были хорошие вещи?
— Да вон их сколько, целая гора.
— Нет, не это, я имею в виду костюмы, пальто.
— А то как же, он одевался здорово.
— Вы не могли бы припомнить, что именно у него было?
— Перво-наперво, товарищ начальник, пальто кожаное на меху, потом костюмы, летний, коричневый, и синий, уж не знаю, из какого материала, плащ габардиновый. Боле не припомню. Да, халат у него был еще шелковый полосатый. Я ему телеграмму передала, так он в ём был.
— Этот?
— Он самый.
Игорь сунул руку в карман халата, вынул телеграмму.
«Буду Москве завтра остановлюсь обычно у З.».
— Приобщи к делу.
— Есть! Нашел! — крикнул Платонов. — Муравьев!
Игорь вышел в другую комнату. Оперативники возились у плинтуса подоконника.
— Я смотрю, — возбужденно говорил Платонов, — вроде все плинтусы нормальные, а в этом какая-то шляпка торчит. Почистил, нажал, вроде винт. Вывинтил, плинтус-то поддается.
— Погоди, не снимай, позовите понятых и следователя.
Под подоконником, в глубоком тайнике, были найдены пачки денег, желтый металл, похожий на золото, и двенадцать коробок с ампулами морфия.
Обыск окончился. Вещдоки запаковали и отправили на Петровку. Протоколы были составлены, понятые расписались. Но Муравьев все же не уходил, что-то еще задерживало его в этой квартире. Вот только что, он никак не мог понять. Еще раз осмотрел комнаты, кухню, туалет. Смущало, что в квартире не было найдено ни одной записной книжки, ни одной бумажки с номерами телефонов. И вообще никаких бумаг не было. Кто-то унес все. Письма, блокноты, записки. Тот самый бумажный мусор, который подчас оказывает следствию неоценимую услугу. Игорю так и осталось непонятным, где же покойный хранил свой архив и деловые бумаги. Ну, насчет телефонов дело вполне объяснимое. Он и сам не пользовался книжкой, держал в памяти десятки телефонов и адресов. Видимо, бумаги покойного тоже забрали. Унесли в том самом чемодане, вместе с костюмами и кожаным пальто.
— Послушай, Платонов, когда этот парень ворвался в квартиру?
— Около девяти.
— Его должны были видеть. Кто-то обязательно его видел.
— А зачем нам это?
— А если он был не один?
— Погоди, Муравьев, погоди. Егоров! — крикнул Платонов оперуполномоченному. — Позови Климову.
Дворничиха пришла минут через пять.
— Звали?
— Звали. Да ты садись. Вот подумай, кто около девяти утра мог быть в переулке?
— Да кто же его знает, начальник, я же не гадалка.
— Как продавщицу из керосиновой лавки зовут? — спросил Платонов.
— Вера Симакова.
— Она во сколько открывает?
— В девять.
— А приходит-то раньше.
— Твоя правда, товарищ начальник, вот что образованность-то значит…
— Вы проводите нашего сотрудника к этой Вере, — вмешался Муравьев, — только скоренько, ладно?
Белов
Над переулком повисли голубые сумерки. Небо было чистым, и первые неяркие звезды, словно лампочки, зажженные вполнакала, висели низко над крышами домов. Снег завалил старенькие особняки до наличников окон, деревянные колонны у входа, покрытые инеем, серебрились и казались частью сугробов.
Сергей после пропахшей газом квартиры с наслаждением вдохнул морозный воздух. Вдохнул так глубоко, что у него защипало в носу, будто он залпом выпил стакан боржоми.
Они спустились с накатанной горки и почти уперлись в дворик. В глубину его вела вытоптанная между сугробами дорожка, она оканчивалась у маленького сарайчика.
— Вот она, керосинка, — сказала Климова.
— Благодарю. Вы можете идти, — ответил Сергей.
— М-может, еще чего…
— Тогда вас вызовут. — Он толкнул набухшую дверь.
В лавке было холодно и отвратительно воняло керосином. Рядом с огромной бочкой на скамеечке, положив на колени литровый черпак, сидела женщина, по глаза закутанная в платок. На ней были огромный овчинный тулуп, перетянутый веревкой, и валенки, облитые красной резиной.
— Давай бидон и талоны, — хрипло крикнула она, — а то закрываю! Я в такой мороз не нанялась здесь без вылазу сидеть.
— Милиция. — Сергей достал удостоверение.
— Это еще зачем? Керосин не пиво, его не разбавишь.
— Я по другому вопросу.
— Ну давайте. — Женщина встала, и Сергею показалось, что она ничуть не меньше бочки с керосином.
