Сергей смыл с лица остатки пены, крепко вытерся полотенцем. «Ничего, — успокоил он себя, — у того графа лицо постарело от пороков, а я, оперуполномоченный Белов, борюсь с ними. Буду работать на контрасте. Молод, но очень устал. Служба у нас такая».
Он подмигнул сам себе и начал натягивать гимнастерку. Застегивая портупею, он раскрыл кобуру, достал «ТТ». Все в порядке. Пистолет стоял на предохранительном взводе.
Лепилов ждал его в коридоре. Он критически осмотрел Сергея и, видимо, остался доволен.
— Вы выглядите весьма мужественно.
Он поправил гимнастерку, которая никак не хотела сидеть на нем по-уставному ровно и все время собиралась складками на животе. И вообще военврачу форма была явно противопоказана. Пуговицы на воротнике были пришиты криво, погоны висели на покатых плечах.
Сергей сравнил себя с ним и представил на секунду их двоих со стороны: Лепилова, на котором форма висела как маскарадный костюм, и себя — в перешитой гимнастерке, подогнанных галифе, начищенных хромовых сапогах. Пуговицы у него были довоенные, золотистые, с гербом. Их ему по большому блату за десять пачек папирос устроил старшина из комендантского взвода. Сравнение явно было в его пользу.
— Ну что ж, пошли, — сказал Белов как можно непринужденнее.
— Идите вперед. Это недалеко, через один вагон.
Когда они вошли в столовую, которая раньше наверняка была вагоном-рестораном, Сергей чуть не зажмурился от смущения: на него смотрели десятки любопытных девичьих глаз.
За столом сидели три человека: Карпунин и две женщины, одна с погонами майора, другая подполковник.
— Садитесь к нам, Сережа. — Петр показал рукой на свободное место рядом с ним. — Теперь весь наш недолгий путь вы будете питаться именно за этим столом.
— Разрешите сесть, товарищ подполковник медицинской службы? — обратился Сергей к старшему по званию.
Женщина подняла на него донельзя усталые глаза и молча, пряча вдруг мелькнувшую на губах усмешку, кивнула. В вагоне сразу стало тихо. Потом раздался девичий приглушенный смех. Подполковник посмотрела в ту сторону, и девушки, сидящие за соседним столом, немедленно смолкли. Сергей покраснел так, что казалось, кровь вот-вот прорвется сквозь тонкую кожу щек и прыснет алым ручьем на белоснежную скатерть.
— Вас зовут Сергей? — У подполковника был удивительно мягкий голос.
— Да.
— Вы служите в милиции?
Белов почувствовал, как прислушиваются с любопытством к их разговору девушки за соседним столом.
— Вы не смущайтесь, Сережа. Меня зовут Александра Яковлевна, я начальник этого поезда милосердия. А на девиц наших не обращайте внимания. У нас, если вы заметили, мужчин совсем мало. И вдруг вы. Это вполне естественно. Вы ешьте.
— Скажите, Александра Яковлевна, кому мне сдать продаттестат?
— Оставьте его у себя. Вы наш гость. Да ешьте вы, ешьте.
Она смотрела, как осторожно ест этот милый, видимо, интеллигентный мальчик, и думала о сыне, которого убили в сорок втором под Ленинградом. И внезапно, помимо ее воли, ей стал неприятен этот молодой сильный парень в темно-синей гимнастерке. Наверное, если бы ее Толя пошел работать в милицию, то был бы по сей день жив и здоров, как этот Сережа, вон и медали у него, целых три. «За отвагу», «За оборону Москвы», «За боевые заслуги». За что их только им дают? Она перевела свой взгляд на его руки и увидела на правой глубокий шрам, уходящий под манжету гимнастерки.
— Что у вас с рукой? — спросила она с профессиональным любопытством.
— Меня ударили ножом. — Сергей ответил коротко, неохотно.
— Давно?
— В ноябре.
— Кто?
Сергей поднял глаза, посмотрел на собеседницу и понял, что он просто обязан ответить на этот вопрос.
— Мы, — он хотел сказать «брали», но вовремя поправился, — задерживали одного человека. А он очень не хотел этого.
— Кто он был?
— Он убил семь человек. Семерых хороших и добрых людей. Убил, чтобы забрать их вещи.
— Вы воевали?
— Да, недолго, под Москвой в ополчении.
— Ранение?
— Нет, комиссовали. Легкие.
— Приходите ко мне, — вмешался в разговор военврач с погонами майора, — я посмотрю вас. Вы когда были у врача в последний раз?
— Тринадцатого декабря сорок первого.
— Что вы делали до войны? Служили в милиции? — спросила Александра Яковлевна.
— Учился в МГУ на юрфаке.
И тут только Сергей понял, почему она его так дотошно расспрашивает. Понял и простил ее. Перед глазами этой женщины ежедневно проходят десятки раненых, многие из них такие же молодые, как и он. Наверное, некоторые умирали в этом поезде. Одни, вдалеке от близких и родных мест. И, видя последствия кровавого конвейера, именуемого войной, она была вправе спросить его: почему он носит эти погоны, а не полевые? Почему он сидит в Москве, вместо того чтобы драться с немцами? Что же он может ответить ей? Разве он может рассказать о том, как в сорок втором они с Даниловым брали на торфяниках банду Музыки, как от бандитской пули погиб Степа Полесов… Эти люди, врачующие последствия войны, не знают и не могут знать о том, как под Калинином год назад они вместе с опергруппой наркомата по всем правилам четыре часа штурмовали хутор, в котором засела банда дезертиров. Двенадцать человек и четыре пулемета. Разве это не война? Да, он работает в тылу. Но и тыл может быть разный. Милиция служит в горячем тылу войны.
За столом повисло неловкое долгое молчание. Все четверо ели молча, стараясь не глядеть друг на друга.
Обстановку разрядил Карпунин:
— Милые дамы, этот молодой человек служит в отделе по борьбе с бандитизмом. Я не думаю, что их служба намного легче фронтовой.
— Вы преувеличиваете, Петр Ильич. — Белов с благодарностью посмотрел на него. — Все-таки фронт — это фронт.
— Но подождите. Нет, Сережа, подождите. Война скоро кончится, все вернутся домой, но вы ведь останетесь. Игорь останется, Данилов ваш. И снова в вас будут стрелять, а все, даже фронтовики, станут тихо жить и работать. Я правильно говорю?
Сергей помолчал, потом пристально поглядел на Карпунина.
— Когда я пришел в милицию, я думал, что коль скоро мне нельзя воевать на фронте, то я просто обязан принести максимальную пользу в тылу. Если бы я учился в техническом вузе, то просто наверняка бы пошел на завод. Но я юрист. И место мое было не в юрконсультации и не в адвокатуре. Я занялся прикладной криминалистикой. Когда я первый раз задержал человека… Нет, он не был бандитом. Ему тогда только-только исполнилось шестнадцать лет…
— Что же он делал? — перебила его Александра Яковлевна. — Резал, убивал?
— На мой взгляд, хуже. Он отнимал у старух и детей карточки. Ерозил ножом и отбирал. Только тогда я понял, что такое служба в милиции. Мы спасли от голода несколько десятков человек. Среди них были врачи, лечившие детей, рабочие, вкалывающие у станка от зари до зари, артисты. У каждого свой фронт. Мы так же нужны армии, как и вы. Врачи лечат солдат, милиция охраняет их дома.
