— Неужели лагерь прямо в городе? — удивился я.
— А это «сучья» зона.
Я впервые слышал такое наименование места заключения. Тогда я еще только начинал работать в уголовной теме, милицейскую службу знал, как мне казалось, достаточно неплохо, а вот по зонам ездить не приходилось. Скажем так: это была моя первая ходка в мир за колючей проволокой.
Следующим утром я был в колонии. Встретил меня начальник, высокий худощавый подполковник. Вместе с «кумом», начальником оперчасти колонии, они напоили меня чаем с замечательным вкусным хлебом, который выпекали прямо на зоне, и домашним копченым салом.
— Варфоломеев этот, — несколько неуверенно сказал начальник колонии, — человек необычный, какой-то странный.
Статья у него поганая, 59-3 (бандитизм), срок пятнадцать лет. На следствии и суде вел себя искренне, вину признал полностью, крови на нем не было…
— А может, и была, — вмешался в разговор «кум», — только не доказали. Он же вину свою признал, но никого по делу не взял. Впрочем, чего брать-то было — угрозыск железнодорожной милиции всех повязал на месте преступления, да и агентурные позиции в бандочке этой крепкие были.
— Срок свой он получил в 47-м году. Пятнадцать лет. Суд учел молодость, ранения и военные заслуги.
— А он воевал? — удивился я.
— Хорошо воевал, за полтора года войны старшим лейтенантом стал, три ордена и две медали получил. Вот суд все это во внимание принял и вынес мягкий приговор.
— Пятнадцать лет. Ничего себе, мягкий приговор! А что же вы считаете строгим приговором?
— Их шестеро было. Двое к стенке пошли, двоим четвертак повесили, женщине-наводчице двадцать не пожалели, а Варфоломееву всего пятнадцать. Он в другом учреждении находился. Ну а как с 53-го режим содержания смягчили сильно и на зонах школы появились, то зекам разрешили в заочные институты поступать. Начальство с Москвой связалось, получили копию его аттестата об окончании десятилетки. Послал он документы в институт. В колонию комиссия приемная приезжала, там собрали по всем учреждениям желающих поступать. Экзамены они сдавали, некоторые студентами сделались.
— Студенты прохладной жизни, — с некоторой долей злости сказал «кум».
— Ладно тебе, — перебил начальник. — Раз такое время, мы должны все указания выполнять.
Он встал.
— Пойдемте, я вас с Варфоломеевым познакомлю.
— А он на работе?
— Он библиотекой заведует, — опять мрачно сказал лагерный опер.
Но сначала мы прошли по колонии, и я поразился тому, как похожа она на привычное для меня расположение воинской части: клумбы у штаба, посыпанные песком дорожки, стерильная чистота во дворе жилой зоны, свежевымытые полы и ровно заправленные койки в бараках, дневальные, четко докладывающие начальству.
Мы подошли к зданию КВЧ, и начальник сказал мне:
— Теперь сами идите. Он вас ждет.
Я прошел через вполне приличный клубный зал, вышел в коридор и увидел надпись «Библиотека».
Мне навстречу вышел молодой мужик, как ни странно, не стриженный наголо. Был он одет в хорошо ушитую, подогнанную зековскую робу, на ногах вместо безобразных бутс — вычищенные до зеркального блеска черные туфли. Волосы разделял косой пробор, точно так же, как у всех московских ребят моего времени. Мы сели за стол, на котором лежали два растрепанных тома Бориса Лавренева, клей, бумага и картон.
— Книги привожу в порядок, слишком уж много здесь негодных, — сказал Капитан. — Вы из Москвы?
— Да.
— А где живете?
— На улице Москвина, а раньше жил в доме № 26 на Грузинском Валу.
— Не может быть, — обрадовался Капитан, — а я родился и жил на Большом Тишинском. В какой школе учились?
— В 127-й.
— Я ее окончил в 42-м.
— А я тогда перешел в третий класс.
— Значит, земляки. Так о чем говорить будем?
…Он окончил школу в 42-м, пришел домой с аттестатом, а на столе уже лежала повестка из военкомата. Утром, попрощавшись с больной матерью, он ушел на улицу Красина в военкомат.
— Кончил десятилетку? — спросил военком с двумя шпалами на петлицах. — Значит, пойдешь учиться на командира РККА. Иди домой, есть у тебя три часа, с девушкой простись, с родными.
А через десять дней Глеб Варфоломеев стоял на плацу пехотного училища на окраине хлебного города Ташкента.
Что такое ускоренный курс командира пехотного взвода? Это бесконечные строевые занятия, изучение матчасти винтовки Мосина, винтовки СВТ, пулеметов Горюнова и «максим», автоматов ППШ и ППД. Это изучение БУП (боевого устава пехоты), естественно, тщательная проработка истории ВКП(б) и бесконечные полевые учения на жаре, с полной выкладкой, когда пить хочется, как жить на земле, а вещмешок, противогаз и винтовка кажутся тяжелыми, как жизнь.
Потом ускоренный выпуск, один кубик на зеленые петлицы. Портупея вместо зеленого ремня и кирзовые сапоги взамен обмоток и тяжелых ботинок.
Ему выпала доля воевать под Сталинградом. Он принял взвод из пяти человек, потом — роту из восемнадцати. Сталинградские карьеры были стремительны, в 43-м он уже носил погоны лейтенанта и два ордена на гимнастерке.
Судьба берегла его: ни одной царапины. В 44-м командир штурмовой роты танкового десанта старший лейтенант Варфоломев был тяжело ранен. Тыловой госпиталь в Калинине, три операции и демобилизация.
Со школьной скамьи он попал в училище, стал офицером, научился только командовать людьми и воевать. За два года войны любой офицер привыкает к своему особому положению. Он получает достаточно большое денежное довольствие, его хорошо кормят, старшина приносит ему водку, на складе ординарец получает для него обмундирование. Это плата за то, что офицер ведет своих людей в бой.
И вдруг все кончилось: и доппаек, и казенная водка, и щегольское обмундирование, и уважение. Из госпиталя вышел двадцатилетний парень, получивший крупную сумму денег, но без всяких перспектив.
Он приехал домой и понял, почему мать не отвечала на его письма из Калинина. Похоронили ее соседи на Ваганьковском, а в квартире жила другая семья.
Он ходил в военкомат, милицию, райком, райисполком: просил вернуть квартиру. Он не знал тогда, что мордатые дяди из исполкома продавали такие квартиры. Но все же он, как раненый офицер, получил конуру, похожую на пенал, в старом домике на Васильевской, рядом с Домом пионеров.
Деньги кончались. Всего добра у него было — трофейные часы и пистолет «вальтер», вот его он и решил загнать на Тишинке.
В деревяшке, пивной на Большом Кондратьевском, он познакомился с лихими ребятами и, плюнув на все, пошел с ними на дело. Они на путях Белорусской-Товарной взяли вагон меланжа, яичного порошка.
И через два дня у него появились деньги. Он купил хороший костюм, пальто, стал гулять в коммерческих ресторанах.
