Власти закрывали на это глаза. Они не видели пищевого десанта. Для них надпись в путевом листе водителя автобуса была проста и убедительна. И каждое утро по радио и в 21 час из телевизионной передачи «Время» мы узнавали о новых победах на трудовом фронте и все должны были принимать на веру, как и решения очередного съезда КПСС.
Геронтократия, власть неумных стариков, вознесенных в члены Политбюро ЦК КПСС, жила в своем иллюзорном мире — мире специальных продуктовых пайков и закрытых промтоварных распределителей. Прорваться во власть для любого партийного чиновника значило подойти к кормушке. Так именовался спецраспределитель во дворе нашего дома и на улице Грановского.
Отоваривались там по специальным книжкам. Кормушка была полной, половинной и четвертушной. Давались эти книжечки в зависимости от чина.
Мой товарищ Женя Котов стал директором Киностудии имени М. Горького и посему попал в коллегию Госкино. Ему была положена низшая категория продуктового обслуживания. Однажды, уезжая в отпуск всей семьей, он оставил свою книжку мне, и я в течение месяца получал в кормушке карбонад и потрясающую любительскую колбасу, хороший кофе и дефицитные конфеты, икру и печень трески. Сразу замечу: продукты для кормушки производились совсем на других комбинатах.
Однажды у своего приятеля, директора магазина, я увидел странный документ, в котором было написано, что ему с базы отгружена колбаса для населения и дефицитная колбаса для заказов. До чего же интересно мы живем: власть считает нас народом только в случае войны; в мирное время для Политбюро мы были населением, а для нынешних вождей стали физическими лицами.
Году в 89-м мы с женой были на каком-то торжестве у прелестного человека — искусствоведа Светланы Покрышкиной, близкой подруги моей жены. На торжестве был и ее отец — знаменитый воздушный боец Александр Иванович Покрышкин.
За столом сидел номенклатурный народ, занимавший высокое положение в московской служивой иерархии. И вот одна партдама, вся в камнях, с прической типа «хала», стала жаловаться на неблагодарное население, не желающее ценить усилий московской партийной организации. Слово «население» она произнесла несколько раз.
И вдруг на стол с грохотом опустился маршальский кулак:
— Не сметь при мне говорить это слово! Я что, за население дрался в небе? Я народ защищал!
Повисла неловкая пауза, и номенклатурщики стали успокаивать великого летчика.
Я запомнил эту сцену. Запомнил лицо Александра Ивановича, его глаза, ставшие холодными и ненавидящими. Запомнил, как испуганно залебезила горкомовская дама, решавшая судьбы населения. Итак, мы тогда были населением, чем-то аморфным и безликим.
Кроме административно-командных приводных ремней, был еще один, заставлявший крутиться шестеренки ржавой машины, — дефицит. Дефицит был не просто основой социалистической экономики — он был явлением социальным. Дефицит управлял страной, возносил или бросал в пропасть человеческие судьбы.
У нас ходит старая байка о том, будто Марина Влади, выйдя замуж за Володю Высоцкого, сказала:
— Какая у вас удивительная страна. В магазинах ничего нет, а придешь в дом — стол ломится от всевозможных закусок.
Не знаю, почему эти слова приписывают именно знаменитой француженке. Тем не менее правда в этих словах была. Праздничные столы у определенной категории жителей нашей столицы действительно по тем временам поражали изобилием. Вот в этом-то и заключалась власть дефицита. Через магазинные подсобки люди накрепко повязывались круговой порукой. Невидимые нити соединяли всех несчастных охотников за дефицитом, и это были не просто нити, а некие провода, по которым передавалась команда: ты — мне, я — тебе.
Я много лет курю трубку. Завел ее в свое время не из пижонства, а по острой необходимости. В училище нам давали махорку, а делать самокрутки из газеты я не любил, поэтому и купил трубку, ну а потом втянулся. Курил я обычно наш табак «Золото руно» или «Трубку мира». Но с каждым годом табак, как и колбаса, становился все хуже и хуже. Изредка друзья привозили из-за границы голландский табак «Амфора».
Однажды ко мне в редакцию пришел мой друг и спросил:
— Хочешь регулярно иметь «Амфору»?
— А то! — радостно закричал я.
— Тогда надо сделать одним людям несколько подписок на твой «Подвиг».
Я тогда сам «сидел на дефиците». «Подвиг», которым я тогда заведовал, литературное приложение к журналу «Сельская молодежь», пользовался огромным спросом и, несмотря на огромный тираж, тоже являлся «дефицитом».
Так сложилась «преступная цепочка»: я — подписки на «Подвиг», мне — табак «Амфора».
А с кем же я вступил в сговор? Оказывается, с милой дамой, заведовавшей табачным отделом в Елисеевском магазине.
Об этом магазине и его директоре Юрии Соколове разговор пойдет отдельный.
Практически никто из посетителей магазина на улице Горького, поражавшего своим изобилием в те скудные времена, даже представить не мог, что гастрономический храм, построенный в прошлом веке купцом Елисеевым, станет полем политической битвы.
Брежнев уходил. Люди, внимательно следившие за его появлениями на телеэкране, могли без всяких кремлевских врачей сказать, что генсек приближается к роковой черте. В отличие от такой же развалины Ельцина, Брежнев не навязал народу своего преемника. Да и не он решал, кто войдет в главный кабинет на Старой площади — решало Политбюро, компания стариков, больше всего опасавшихся за свое положение.
Большинство было за Андропова. Он являлся наиболее информированным советским руководителем. Как известно, «знания умножают скорбь», поэтому никаких радужных перспектив дальнейшей нашей жизни Юрий Андропов не видел. Он понимал, что перемены необходимы, но понимал и то, что именно партия с ее карающим и идеологическим аппаратом должна стать во главе новых реформ и заставить население пойти этой дорогой. Реформы были необходимы, чтобы избежать повторения муромских и новочеркасских событий. Но приступить к реформированию системы Андропов мог, только придя к власти.
Юрий Владимирович, конечно, был весьма неглупым человеком, но, мне кажется, он весьма заблуждался относительно готовности «населения» к революционным преобразованиям. В 1956 году, будучи послом в народной Венгрии, Андропов видел настоящее народное восстание, и страх перед ним преследовал его всю жизнь. Мне говорил об этом человек, достаточно близкий к нему.
В КГБ было создано специальное управление, занимавшееся исключительно сбором материалов о коррумпированных руководителях страны всех уровней. Но контрразведчики боролись не просто с врагами, а с системой, которую сами создавали и укрепляли.
Когда Андропов пришел к Брежневу, чтобы доложить ему о знаменитом деле «Океан» и попросить санкцию на арест министра рыбного хозяйства Ишкова, генсек сказал, что никогда не даст согласия на арест члена ЦК. Ишкова заставили вернуть в казну 260 тысяч рублей доказанных взяток, потом на пленуме вывели из членов ЦК и отправили на почетную пенсию. За все ответил его заместитель Рытов по кличке «Боцман», он-то и получил пулю, предназначавшуюся Ишкову.
