Я посмотрел в грустные Витины глаза и сказал:
— Черт с тобой.
Разговор этот происходил много лет назад в городе Салехарде, где по моему сценарию снималось бессметное документальное кинополотно об оленеводах Ямало-Ненецкого национального округа.
Представив себе, как по этому морозу я сейчас попрусь на автобусе через Обь на станцию Лабытнанги, откуда шла железнодорожная линия на Котлас, я мысленно проклял тот день, когда согласился ехать зимой с группой на досъемки.
Но, если говорить по совести, я был единственным свободным человеком, а все остальные накупили на детские каникулы путевки в Болшево и Репино, где располагались Дома творчества кинематографистов.
Правда, мне позвонила из Москвы моя дама и твердо предупредила, что если я не приеду на Новый год в Москву, то могу забыть номер ее телефона. Но сообщение это не слишком отразилось на моем настроении.
Я спустился в ресторан позавтракать. Оленина во всех видах, рыба муксун, поганая водка тюменского завода. За соседним столом я увидел знаменитого московского каталу Борю Кулика, я его встретил несколько дней назад: он с тремя подельниками приехал сюда на гастроли «почесать» в карты доверчивых рыбаков и геологов, получающих в декабре весьма солидные суммы за свой каторжный труд. Рядом с ним сидел человек в новеньком синем костюме и необмятой рубашке. Он был коротко стрижен, а лицо как бы обожжено северным воздухом. Такого цвета лица бывают у людей, много работающих на воздухе.
Я знал этого человека. По московским делам. В молодости встречал его на танцплощадках, позже — в ресторане «Гранд-Отель». Чаще всего именно там: видимо, Герман (так звали этого человека в новом костюме) любил этот кабак больше других.
— Ты чего задержался, Боря? — спросил я Кулика.
— Да вон Герка вчера откинулся, решил его встретить и вместе ехать в Москву.
Человек по имени Герман молчал, улыбался как-то непонятно и глядел на меня с явным осуждением.
Я доел свою оленину, проглотил местную бурду под названием «черный кофе» и собирался уходить, когда Борис спросил меня:
— Слушай, вы до станции на своем автобусе едете?
— Да, у нас аппаратуры навалом.
— Прихватите нас?
— Конечно.
Я был рад этому обстоятельству, потому что Гера по кличке «Шофер» вызывал у меня острое чувство любопытства. Но ни в автобусе, ни в поезде мне так и не удалось разговорить его. Он даже несколько презрительно цедил слова, глядя мне в лицо холодно и равнодушно. Только в Москве, когда наш поезд подошел к перрону, он спрыгнул с площадки, притопнул ногой, словно пробуя столичную землю на прочность, улыбнулся и сказал, ни к кому не обращаясь:
— Ну что ж, теперь посмотрим.
Сказал и исчез в вокзальной суете.
Через год он вновь возник в моей жизни. Встретились мы в ресторане ВТО на улице Горького. В тот день там отмечали юбилей. Чей — точно не помню, но праздновать его собрались все.
«Все» — это было особое московское понятие. «Все» считали себя сливками столичного светского общества. Туда входили, естественно, дети больших родителей. Некоторые из них нынче рассказывают о своих папах с телеэкрана в передаче «Большие родители». Конечно, модные писатели, познавшие успех кинематографисты, артисты, журналисты-международники и все те, кто был женат на иностранках. По социальным понятиям, такой брак позволял занять в московских светских кругах место где-то сразу за дочерьми и сыновьями членов Политбюро.
Надо сказать, что Володя Высоцкий, с которым мы дружили, уже тогда был знаменитым бардом и популярным актером, но попал в избранный московский круг только после женитьбы на Марине Влади. Кроме того, в светское общество входили вездесущие торгаши, зубные техники и, безусловно, сотрудники КГБ.
Так вот, весь цвет столичной полутусовки гулял в ВТО. Я приволок цветы и подарок, вручил их юбиляру, выпил за его здоровье и решил тихонько смыться, как вдруг почувствовал на себе тяжелый взгляд.
Я повернул голову и увидел шикарно одетого Германа. Кивнул ему, он — мне, и все.
Уходя, я спросил у кинорежиссера Витаутаса Жалакявичюса:
— Ты не знаешь, кто этот мужик в синем костюме?
— Этот? Полковник из КГБ.
А утром мне позвонил Боря Кулик:
— Понимаешь, какое дело, ты теперь на всяких тусовках будешь встречать Герку Шофера, ну, он зарядил этим козлам, что он полковник, ты уж, пожалуйста, не сдавай его.
— Боря, пусть себя называет хоть сыном Павлика Морозова, какое мне до него дело?
Действительно, какое мне дело? Я кое-что знал об этой развеселой компании. Там крутились камушки и золото, валюта и шмотки. Но все они были, как броней, прикрыты положением родителей, ресторанными связями, товарищескими отношениями.
Тем не менее все-таки «полковник» Герман Станиславович Мазур, по кличке «Шофер», заинтересовал меня.
Я позвонил своим муровским друзьям, и они поведали мне, что гражданин Мазур родился в Москве в 1930 году, окончил два курса филфака МГУ, был исключен за поведение, недостойное звания советского студента, после чего работал снабженцем на трикотажной фабрике в Купавне, осужден по статье 88 УК РСФСР за торговлю драгоценными камнями сроком на пять лет. Освобожден по отбытии срока наказания, прописан в Москве, работает в ЖЭКе техником-смотрителем.
Вот такая карьера сложилась у «полковника спецслужб».
От всезнающего Яши, директора мастерской металлоремонта в Столешниковом переулке, я узнал, что Мазур — один из самых крутых фарцовщиков драгоценными камнями.
— У него есть возможность доставать неплохие камни, — сказал Яша.
— Откуда?
— Ты же знаешь наш принцип: меньше знаешь — дольше живешь. Он работает предельно осторожно. Камни уходят в хорошие руки, откуда их чекистам и ментам не выковырять.
Много позже я узнал, где крал камни Мазур.
* * *
В марте 1971 года по приглашению родственников Боря Глод собрался посетить Германию. В те далекие годы не многие граждане нашей великой страны ездили с частными визитами в ФРГ, поэтому таможенная служба осматривала их особенно внимательно.
Ни чемоданы, ни ручная кладь не вызвали у инспекторов таможни никаких подозрений. Боря Глод мог бы свободно пересечь таможенную границу, но один из инспекторов заметил на его пальце массивное кольцо с крупным камнем.
— Позвольте взглянуть.
— Пожалуйста, камень не настоящий, кольцо из сплава.
Вот это показалось инспектору подозрительным: почему элегантный, хорошо одетый человек носит на руке такую безвкусицу? Он решил внимательно осмотреть перстень. Каково же было изумление инспекторов, когда обнаружилось, что перстень этот — футляр, в котором лежал бриллиант весом четыре карата.
