Столешников был во времена Великого вождя народов неким олицетворением иной жизни — богатой и разгульной.
В газетах писали о невиданных рекордах хлеборобов Нечерноземья. В кинотеатрах шли фильмы о военных и трудовых подвигах. Писатели радовали нас томами «Кавалер Золотой Звезды» и «Далеко от Москвы». А Столешников жил по другим законам. С утра до вечера в нем толклись красивые элегантные женщины, да и мужчины не хуже…
Потом я уехал и не был в Союзе долгих пять лет, а когда вернулся, то сразу же увидел плоды трудов Никиты Сергеевича Хрущева. Он жестко начал бороться с культом личности и его пережитками.
Нет больше ресторана «Аврора», вместо него — «Пекин» (а позже «Будапешт»), но не гуляют там веселые артельщики, потому что Хрущев прикрыл Промкооперацию. Он лишил не цеховиков теневых денег, а нас — хороших недорогих вещей: трикотажных рубашек, модельных ботинок, спортивных товаров.
Борьба «с последствиями культа личности» началась с закрытия «Коктейль-холла». Стремительно менялись интерьеры в кафе и ресторанах. Из «Гранд-Отеля» исчезли редчайшие вазы, которые даже ЧК в былые годы не тронула.
Они выплыли в неком поселке — «Заветы Ильича», на Воробьевых горах. Видимо, туда же ушли и бронзовые, редкой красоты торшеры из кафе «Артистическое», и мебель из кафе «Красный мак».
Борьба со сталинскими излишествами обрушилась на город. Снимали с домов лепнину и фигуры, крушили дубовые бесценные панели в театрах и ресторанах, забыв о том, что сделаны они были в прошлом веке и к Сталину отношения не имели.
Москва, как огромный корабль, вплывала в новую эпоху. Конечно, пострадал и Столешников. Кафе «Красный мак» превратилось в грязную забегаловку с пластиковыми липкими столиками. Но зато напротив общественного туалета, где теперь, кстати, ресторан «У Кузьмы», открыли чудо-забегаловку с хитрым автоматом, жарившим удивительно вкусные пончики, обсыпанные сахарной пудрой. В фирменном винном магазине появились невиданные доселе разноцветные импортные бутылки вин, ликеров, коньяков.
«Оттепель»! Под этим веселым знаком начала выстраиваться наша жизнь.
Я жил рядом, на улице Москвина, поэтому обедал частенько в ресторане «Урал», который обошли все социальные новшества. В нем по-прежнему было вкусно и дешево.
Забавная история произошла там со мной зимой 54-го года.
Ко мне зашли два моих товарища. Они были братьями, и, несмотря на разницу в возрасте в два года, имели удивительное сходство. Мы выпили дома, а потом решили, по нашим скромным деньгам, посидеть в «Урале». Там меня знали, поэтому соорудили к водке дешевую, но обильную закуску, и мы начали наш неспешный разговор. Но вдруг я заметил, что зал опустел, а столики вокруг нас заняли люди с до боли знакомым выражением лица.
Мы собирались выпить по третьей, как в лицо нам направили стволы.
— Не дергайтесь! Руки на стол!
Мы выполнили требование. На нас надели наручники, затолкали в машину и привезли в «полтинник» — легендарное 50-е отделение милиции, находящееся на Пушкинской улице, чуть наискосок от Столешникова.
Надо сказать, что в это самое время в Москве появился опасный убийца по кличке «Мосгаз». Он звонил в дверь, представлялся слесарем Мосгаза, проникал в квартиру и топором убивал хозяев. Не щадил ни детей, ни стариков. Несколько месяцев Москва была на осадном положении. Милицию лихорадило, тем более что Хрущев держал дело под неусыпным контролем и ежедневно материл начальника московской милиции.
Когда нас везли в машине, я внезапно отчетливо представил разыскную фотографию преступника, сделанную по фотороботу, которая лежала у меня на работе: узкое лицо, удлиненный нос, тонкие губы, твердый подбородок. И тут я понял, что мои дружки, братья Миша и Саша, чудовищно похожи на фоторобот злодея.
Но так думал не один я, поэтому нас рассадили по разным комнатам и начали допрашивать. Как я понял, у оперов из «полтинника» сложилась железная версия: двое убийц, работают в разных районах, а я или наводчик, или организатор банды.
Допрашивали нас часа два, за это время успели выяснить, что мои друзья — весьма уважаемые люди: один — крупный старатель, второй — известный скульптор. Меня они сами прекрасно знали.
Когда нас истомили допросами, в комнату влетел запыхавшийся опер из МУРа.
— Выкиньте тот фоторобот. — Далее он сказал, куда его нужно выкинуть. — Вот фотография мочилы. Фамилия его Ионесян. Он актер.
На фотографии Ионесян сидел, как положено актеру, в неестественно завлекательной позе, был красив сладковато, не по-мужски. Ничего общего с фотороботом у него не было. Инцидент был исчерпан, и мы вместе с операми пошли в «Урал», где и выпили за то, чтобы не быть похожими на фоторобот.
Теперь, когда по телевизору показывают фотороботы преступников, я всегда вспоминаю эту старую историю.
Несколько лет назад мой приятель привез из Америки видеокассету.
— Посмотри, увидишь много знакомых.
Сначала на экране телевизора — знак фирмы, создавшей это эпохальное полотно, он парил над панорамой Нью-Йорка. Потом камера стала стремительно спускаться и из переплетений улиц и хаоса домов точно выбрала элегантный особняк с колоннами, смахивающий на Белый дом.
А в доме том играли свадьбу. И я увидел знакомые лица. Раньше их всегда можно было увидеть в хороших ресторанах, домах творчества, на премьерах в Доме кино.
Целая галерея знакомых лиц. Не подумайте ничего дурного: это были не грабители. Это была все та же «трудовая-деловая интеллигенция». Хозяева часовых мастерских, руководители металлоремонта, пионеры палаточной торговли. Это был особый мир Москвы, со своими нравами, понятиями чести, привязанностями и, естественно, героями.
Теперь этого мира нет. Поэтому нельзя починить хорошие часы, быстро сделать ключи, которые бы открывали двери, сшить красивую кепку.
Но, кроме всего прочего, мир этот был невероятно интересен для человека, пытающегося разобраться в проблемах криминальной Москвы. В маленькие кабинеты заведующих мастерскими и директоров ателье стекалась потрясающая информация, которая процентов на восемьдесят оказывалась точной. Я уже сказал, что в этом мире были свои герои, но был и свой бог: камень, булыжник, розочка — драгоценные камни.
Однажды я зашел к своему приятелю Ефиму сделать запасные ключи. В его шестиметровой комнатке, гордо именуемой кабинетом, сидел вполне респектабельный человек в модном кожаном пиджаке. На столе лежали свежие калачи, открытая банка черной икры и, конечно, стояла хорошая бутылка.
— Знакомься, — сказал Ефим с гордостью, — твой коллега, Юра Брохин, сценарист, его фильм в Швейцарии приз получил.
Так я познакомился с этим странным человеком. И сколько я его знал, он не переставал удивлять меня. Прежде всего — своими связями. В круг его знакомых входили и крупные дельцы, и богатые (подчеркиваю это определение), процветающие деятели культуры, важные чиновники из Моссовета, ЦК, жены и дети членов Политбюро и сама Галина Леонидовна Брежнева.
