Приход к власти Никиты Хрущева с его командой, вполне естественно, послужил началом грандиозной чистки правительственного аппарата. Чиновников выгоняли со службы безжалостно и быстро. И если при Брежневе опальным «вождям» оставляли квартиры, а иногда и казенные дачи, то Никита Сергеевич карал сурово и беспощадно.
Бывшую номенклатуру выселяли из элитных — по тем временам — квартир, и они бежали в Моссовет за ордерами на новую жилплощадь.
Но начальник, хоть и бывший — все же начальник. Поэтому новые квартиры им предоставлялись в тихом центре, то есть в районе Бронных, Тверского бульвара и многочисленных переулков Никитских ворот.
Это место вообще стало в Москве заповедным. Со временем здесь начнут беспощадно рушить прекрасные особняки и доходные дома и на их месте возводить кирпичные безликие жилища новых государственных чиновников высокого ранга. Но в те годы Тверской бульвар был местом прогулок представителей поверженной власти.
После того как улицы города перестали именоваться чьими-то трассами и Тверскому бульвару вернули его прежнее предназначение, летом он превращался в мужской клуб.
Начиная часов с двенадцати сюда сбегались все пенсионеры. Это, кстати, тоже заслуга постсталинских преобразований, потому что тогда не существовало пенсионного возраста и на пенсию уходили или инвалиды, или глубокие старики.
Итак, пенсионеры занимали лавочки и бульвар превращался в «игорный дом». Гремели кости домино. Зычные выкрики: «Рыба!» заставляли вздрагивать мирных прохожих. Рядом лихие старички с руками, синими от татуировок, «шпилили» в картишки.
Самые солидные располагались в тихой части бульвара — это было место шахматистов.
А по аллеям степенно гуляли «бывшие». У них сохранились еще пальто и костюмы, пошитые в спецателье, по ним, словно по погонам, они точно определяли, на каком номенклатурном уровне состоял в свое время изгнанник из рая закрытых продуктовых распределителей.
Они не играли с населением, они совершали свой променад, обсуждали новую власть и ждали. Среди них было много узнаваемых людей, чьи портреты в свое время печатались в газетах и журналах, мелькали в кадрах кинохроники.
Телевидение в те годы практически не влияло на умы электората. Обладатели телеприемников КВН-49 и их соседи смотрели на голубом экране в основном фильмы и спектакли.
Солидные люди, погуляв немного, направлялись к славному кафе, стремительно построенному в конце бульвара, неподалеку от памятника Тимирязеву. Здесь они пили кофе, ели мороженое и матерно ругали Никиту Хрущева за неправильную экономическую политику, особенно за освоение целины. Как ни странно, бывшие номенклатурщики оказались правы: целина не накормила страну, она даже не оправдала тех денег, которые вложили в подъем сельского хозяйства будущего независимого Казахстана.
Я достаточно долго проработал в Целинном крае и сам видел, как в нечеловеческих условиях молодые ребята, приехавшие со всей страны по комсомольским путевкам, добивались рекордных урожаев и как большая часть его гибла, поскольку старые маломощные элеваторы не справлялись с таким количеством зерна.
Но местные и московские партийные лидеры докладывали «дорогому Никите Сергеевичу» (так в те годы назывался документальный фильм) о рекордных урожаях, и он был счастлив. Все, кто пытался рассказать правду о великой аграрной «панаме», немедленно становились врагами развитого социализма. Даже я получил достаточно жестокий урок.
Так уж исторически сложилось, что Тверской бульвар выводил нас, словно знаменитого витязя на картине Васнецова, к камню: «Налево пойдешь… Направо пойдешь…»
Правда, ничем страшным этот перекресток не угрожал. Наоборот, именно отсюда можно было попасть «в пучину чувственных удовольствий», как любит говорить мой друг кинодраматург Володя Акимов.
Пойдешь налево — попадешь в потрясающую шашлычную, пойдешь направо — попадешь в замечательный ресторан ЦДЛ, а если прямо пойдешь — в роскошную пивную Дома журналиста.
Мы назначали встречи в кафе на Тверском. Летом сидели за столиками прямо под деревьями (ну чем не Париж?!), а зимой — в небольшом чистеньком зале.
Буфетчица Наташа выдала мне страшный секрет — Московский трест ресторанов открыл эту точку по просьбе разжалованных номенклатурщиков, поэтому здесь всегда хорошие закуски, кофе, мороженое и, конечно, коньяки и вина. Слух об этом славном и тихом местечке медленно расползался по окраинным улицам, и сюда начали забегать разные центровые люди.
Несколько раз я столкнулся там со своим старинным знакомым Ильей Гальпериным. Я познакомился с ним, когда он заведовал маленьким магазинчиком, торговавшим всевозможной галантереей в проезде Художественного театра. Илья тогда был королем дефицита. Все дело в том, что страна, усиленно строившая социализм, не обращала внимания ни на какие бытовые мелочи. И вдруг в городе появилось достижение просвещенной Европы — мужские носки на резинках, которые носят нынче все, и венгерские полуботинки на пряжках.
Столичные пижоны находились в крайнем возбуждении. Вот тогда-то мой сосед, знаменитый московский вор Леня Золотой, отвел меня к Илье Гальперину, и я стал счастливым обладателем нескольких пар вожделенных чехословацких носков.
С той поры у нас с Ильей сложились вполне добрые отношения, мы часто виделись в ресторане «Аврора», в танцзале гостиницы «Москва».
А однажды в «Савое» мы отбили его от разгулявшейся компании каких-то татуированных мужичков, желавших прямо из кабака похитить его очаровательную жену Валю.
Потом у меня, как пишут военные журналисты, начались суровые армейские будни, и появился я в Москве не скоро.
Но, выдвинувшись на место постоянной дислокации, я отправился праздновать начало новой жизни в ресторан «Метрополь». Только мы сделали заказ, как официант принес нам вазу с фруктами и весьма модное в то время крымское вино «Красный камень».
— Вам прислали, — сообщил он.
— Кто?
Официант доверительно показал мне глазами на столик у фонтана, за которым весело улыбался Илья. Но не дефицитное модное вино поразило меня, не встреча со старым знакомым. Нет. Меня поразила его спутница. Рядом с Ильей сидела московская красавица Ляля Дроздова, бывшая любовница Лаврентия Берия и мать его дочери.
Много позже Илья, встретив меня на премьере «Декабристов» в «Современнике», затащил к себе на улицу Горького. Время уже было позднее, Гальперин со своими, мягко скажем, сослуживцами уселся играть в карты, а я с любопытством следил, как по столу передвигались здоровенные пачки денег. В два часа ночи все проголодались, и хозяин позвонил в закрытый для всех ресторан «Арагви». Через полчаса прибыли официанты и накрыли шикарный стол.
Красиво умели отдыхать московские цеховики. А Илья Гальперин был в те годы одним из руководителей крупнейшего в стране подпольного трикотажного дела. О размахе его я узнал позже.
А тем августовским днем Илья, закончив разговор с молодым человеком, явно партийно-руководящего вида, сел ко мне за стол, залпом выпил бокал «Боржоми» и сказал:
